Александр Золотько - Молчание бога
Жертва была выбрана неправильно. Ловчий.
Он уже в полете вцепился левой рукой в глотку громадному зверю и, даже не покачнувшись, всадил кинжал в брюхо оборотню. Снизу вверх. И оборотень, громадная мускулистая туша, способная в броске проломить саманную стену деревенских домов, обвис на руке опустевшим враз мешком.
– Да, – уважительно сказал кто-то из охотников, кажется, Левша. – Если бы я сам не увидел – ни в жизнь бы не поверил.
Ловчий бросил мертвое тело на землю. Отвернулся. То, как оборотень превращается после смерти в человека, вызывало у Ловчего отвращение.
Оруженосец застонал. Странно, подумал Ловчий. Подошел к лежащему на листьях парню. Кожаная куртка была разорвана, рука висела на лоскутах кожи. Кровь текла, не переставая.
Откуда-то из темноты вынырнул монах.
– Причасти его, – сказал Ловчий.
Оруженосец был еще жив, что-то пытался сказать.
Монах опустился возле него на колени. Ловец глубоко вздохнул и поднял голову к небу, посмотрел на луну. Глупо. Столько лет потрачено на такую вот ерунду, вместо того чтобы искать первопричину. Чтобы найти разгадку того самого важного вопроса.
Бросить все, наплевать на Договор, на обещания, на потраченное время – и уйти. К единственному другу, который остался у Ловчего с очень давних времен. Говорят, его сейчас называют Хозяином. Серый всадник звучало лучше. Серый. Не белый и не черный.
Что-то невнятно сказал монах. Не оборачиваясь, взмахнул рукой, попал Ловчему по колену.
– Что там? – спросил Ловчий.
Монах молча указал пальцем на рану оруженосца. Так, подумал Ловчий, у них все-таки появился шанс привезти в замок живого оборотня.
Кровь перестала вытекать из раны, запеклась, а оруженосец дышал мелко, часто, но – дышал. Вот такие дела, подумал Ловчий. Кинжал он все еще держал в руке.
Монах встал с колен, отряхнул одежду и посмотрел в лицо Ловчему.
– Иди, – коротко бросил Ловчий. – Он умер в бою. Сразу.
– В бою, – сказал монах. – Он героически дрался. Ловчий не любил монаха, но знал, что тот слова не нарушит, что понимает – так надо. Иначе – нельзя.
Нельзя. Ловчий шагнул вперед, опускаясь на колено, левой рукой прикрыл глаза оруженосца, а правой, державшей кинжал, провел по горлу. Тело забилось. Ловчий взмахнул оружием, отрубая голову. Встал, вытерши лезвие об одежду убитого.
Никто из охотников не сказал ни слова. Они просто не заметили ничего. Все они почему-то в тот момент были заняты своими делами. Все произошедшее осталось между Ловчим, монахом и оруженосцем.
– Вот ведь сука! – сказал Левша.
– Что? – обернулся Ловчий.
– Баба эта, мамаша девчонки, – пояснил Левша. – Она ж, зараза, вместо масла в горшок глину сунула, и пироги тоже из глины.
– А зачем ей масло переводить и еду, – откликнулся вечный оппонент Левши, Стук, – ей семью кормить.
Ловец сунул кинжал в ножны и снова посмотрел на луну.
Бросить все. Все. И уйти за океан, на Запад. И просто жить.
Вот прямо сейчас седлать коня, пару дней – и можно будет спокойно поговорить с Хозяином. С Серым всадником. С... Ловец улыбнулся, вспомнив все имена, которые они с приятелем сменили со времени знакомства.
Он, наверное, сейчас спит в своем замке, да еще, наверное, не один. Он всегда был ходок по женскому полу! Задумавшись, Ловчий не заметил, как ушла луна и стало темно.
– Туши забираем с собой? – спросил Стук.
– Зверь – уже?..
– Уже, – сказал Стук. – Рыжий гад, видать, либо из Британии, либо с Севера.
– Забрать, – сказал Ловчий. – И пацана... Тоже заберите.
К деревне они вышли только к рассвету.
И к рассвету к церкви Трех деревень вышел Хозяин. Легко, словно тюк тряпья, нес он в опущенной правой руке человеческое тело. Толпа качнулась вперед, каждому хотелось увидеть, кто это убил их земляков, кто убил всех тех людей на корабле. Жители Трех деревень могли собачиться между собой сколько угодно, но никому чужому не было позволено обижать одного из них. В округе это, кстати, хорошо знали.
Небо было чистым, серо-синим по-зимнему. Ветра не было. Молчали люди, только облачка пара взлетали над их головами. Что-то крикнула ворона, пристроившись на кресте церкви.
– Вот он, – просто сказал Хозяин и бросил то, что принес, на промерзшую землю.
Сухощавое тело, темное лицо, немного раскосые глаза.
– Сарацин, – сказал кто-то в толпе.
– Ассасин, – сказал Хозяин.
Толпа дрогнула, но не отступила. Слухи о страшных посланцах Старца с Горы достигли и этих мест, но люди Трех деревень очень не любили, когда убивают их знакомых.
– Он ваш, – сказал Хозяин и, отвернувшись, пошел к замку.
Люди не набросились на убийцу. Они посмотрели на Кузнеца.
– Несите доски, – сказал Кузнец, – А ты, Сморчок, беги в кузню и принеси в горшке жару... И клещи там у меня лежат справа. Ты, Дедюк, давай за дровами. Много не нужно. И палку там зацепи, в сажень и не слишком толстую... А ты, Бедный, ослов своих приведи, обоих...
Хозяин шел к замку медленно, размеренно переставляя ноги. В левой руке он нес какой-то небольшой сверток.
Его догнали шаги.
– Что вам, святой отец? – не останавливаясь, спросил Хозяин.
– Остановите их, – задыхаясь, попросил Хорек. – Возле Божьего дома...
– Дурак вы, батюшка, – Хозяин оглянулся на священника. – Попробуйте сами!
– Это вы... Вы их подтолкнули... И этот...
Хозяин вдруг оказался прямо перед священником, сгреб его за грудки и поднял так, чтобы заглянуть в его глаза.
– Может быть, они хоть сейчас подумают, хоть на мгновение, что Бог защищает их, дает шанс на отмщение? – сказал Хозяин.
– Вы... Вам...
– Да, я отвечу, – Хозяин поставил священника на землю. – Но не перед тобой, Хорек. Не перед тобой.
– Нельзя ведь так... – пробормотал Хорек.
– А как можно? И не забудьте написать в своем доносе, что ассасин, убив команду корабля и закованных рабов, пытался унести только книгу. Вот эту, – Хозяин подпил левой рукой сверток над головой. – Книгу Младшего Дракона. Я ее уже лет пятьсот не видел.
И Хозяин пошел к замку. Хорек замер, глядя ему вслед.
– Да не забудьте, – крикнул Хозяин, не оборачиваясь.
Струйка пара поднялась вверх, и восходящее солнце окрасило ее в розовый цвет.
– Что – не забыть? – спросил Хорек.
– Рождество скоро. Не забудьте.
II
Только проповедью истины подрываются основы заблуждения... Пусть священники дружно возвещают истину на серебряных трубах; стены Иерихона, проклятые Богом, сами падут при их приближении...
Папа Иннокентий ТретийОсенняя погода держалась долго. Снег выпал только после Рождества, к концу последней недели января. Стало как-то чище и приятнее глазу. Все какое-то новое, яркое. И далее кровь выглядела на снегу праздничным узором.
