Александр Бушков - Железные паруса
Справа послышался звук, казалось бы, несовместимый с общей картиной, но только не для знающего человека. Затарахтел мотор единственного привезенного с собой в обозе самолета. Ага, собрали наконец…
Сварог повернулся в ту сторону. Истребитель как раз сорвался с места, побежал по равнине, набирая скорость, и трава упруго пригибалась по обе стороны от него под напором воздушной струи от превратившегося в туманный круг винта. Оторвался от земли и пошел вверх, круто набирая высоту, полетел в сторону перевала и крепости. Человек десять в синих с серебром мундирах – батальон аэродромного обслуживания, хотя и именовавшийся здесь иначе – остались стоять в горделивых позах, всем своим видом демонстрируя превосходство над архаичными родами войск и причастность свою к семимильной поступи технического прогресса. Оказавшиеся поблизости гланские конники, народ патриархальный, смотрели вслед умчавшемуся на разведку самолету с явным неодобрением, а один, не скрываясь, помахал перед лицом вправо-влево сжатым кулаком – так в Глане отгоняют нечистую силу. Ничего, ребята, привыкнете, весело подумал Сварог. Стальной конь идет на смену крестьянской лошадке… черт, а не добиться ли, чтобы в обиход вошли трактора? Гораздо легче было бы осваивать целину в Трех Королевствах. Нужно будет провентилировать вопрос наверху, заранее прикинув, кто будет против, а на кого можно полагаться…
Он повернул коня в сторону палатки Черного Князя. Шатер Гарайлы абсолютно ничем не отличался от прочих, разве что размерами был самую малость побольше. Перед ним, охраняемый шестью часовыми, стоял штандарт маршала гвардии – черное знамя с вышитыми золотом скачущими конями, подковами и скрещенными мечами. Штандарт этот в минуту передышки и хорошего настроения придумал сам Сварог, и новоиспеченному маршалу он пришелся по вкусу; правда, Гарайла, налюбовавшись эскизом, деликатно поинтересовался, нельзя ли добавить Симаргла и «мертвую голову» – старый геральдический символ ратагайской конницы. Сварог, пребывая в самом добром расположении духа, разрешил. По его глубокому убеждению, штандарт с добавлением «мертвой головы» стал напоминать махновское знамя – но, поскольку о махновцах здесь никогда не слышали и вряд ли когда-нибудь услышат, не стоит быть излишне придирчивым эстетом… Главное, маршал был в восторге, а человек он нужный и глубоко преданный, пусть себе тешится…
Палатка Гарайлы стояла в гордом одиночестве, на расстоянии в добрых двести уардов от лагеря, и примерно на половине этой дистанции растянулись цепочкой с дюжину караульных гвардейцев. Причина тут была отнюдь не в маршальской спеси, каковой Гарайла и не страдал, – просто так уж исстари повелось, что палатка военачальника, в которой часто проводятся секретнейшие совещания, должна стоять на отшибе, чтобы разговоры в ней никто не мог подслушать. Вполне разумный и эффективный обычай для мира, в котором шпионы пока что не пользуются микрофонами…
Завидев Сварога, караульные вытянулись по стойке «смирно». Он спрыгнул с коня, привязал поводья к походной коновязи, где уже стояло с дюжину боевых скакунов, жестом приказал свите оставаться на прежнем месте и в одиночестве направился к палатке.
Вход, как маршалу и полагалось по чину, стерегли шестеро с клинками наголо. Сварога, разумеется, и эти не остановили, исправно вытянувшись. Он приподнял закрывавший вход полог и вошел.
Маршал сидел лицом к нему за раскладным столом, заваленным картами. Увидев короля, нацелился было вскочить и рапортовать, но Сварог, видя, что маршал погружен в серьезные дела, показал рукой, что беспокоиться не следует. Оглядевшись, придвинул ногой неказистый, но прочный раскладной стул, сел и закурил.
Гарайла с озабоченным, хмурым лицом продолжал возиться с линейкой и огромным бронзовым циркулем, и это затянулось надолго. Сварог терпеливо ждал, стряхивая пепел в стоявшую на полу тарелку с обглоданной костью.
Закончив наконец, Гарайла отодвинул инструменты, но головы не поднял. Подперев голову руками, сжав кулаками уши, вперил взор в ворох карт на столе – по сложившемуся у Сварога твердому убеждению, уже ничего не рассчитывая и не обдумывая. Просто сидел и таращился на стол с чрезвычайно отсутствующим видом. Определенно у него было дурное настроение, а ведь это плохо вязалось с первыми успехами кампании. Сварог даже забеспокоился: что, если разведка притащила какие-нибудь скверные новости? Скажем, поблизости все же объявились превосходящие силы противника в таком количестве, что разумнее сразу отступать. Жаль, если так. Удачно все началось, и продолжается пока что не самым худшим образом…
Словно забыв о присутствии Сварога, Гарайла вдруг затянул, по своему обыкновению, самозабвенно, но фальшиво, коли уж называть вещи своими именами, невероятно гнусавым голосом:
– Помню, брала наша конница
Тиморейские поля…
У меня с тех пор бессонница
и два корявых костыля…
Он нудил «Балладу о Тиморейском кровавом поле», не видя и не слыша ничего вокруг, со скорбным и отрешенным лицом.
Как водится, среди калек-нищебродов, корысти ради измышлявших себе самые романтические и славные биографии, хватало фальшивых ветеранов Тиморейского поля, но Гарайла-то как раз был из тех, кто в самом деле вырвался оттуда тридцать с лишним лет назад… Знаменитая была резня. Война в Лоране. Дядя короля, бездарь и ничтожество, возмечтавший о славе полководца и военных орденах с кронгами и скрещенными мечами, скот, которому никто не имел права противоречить, лично повел на Тиморейскую равнину два конно-гвардейских полка – без разведки, наплевав на предостережения командиров. Они попали в засаду. В полулиге от них лоранские саперы взорвали дамбу, и вода хлынула на поля широким потоком, отрезая дорогу к отступлению, превращая землю в хлюпающую грязь, кони моментально увязли где по колено, где по грудь – да вдобавок с трех сторон резанули картечью замаскированные, заранее пристрелянные батареи… В общем, из четырех тысяч человек вырвалось едва двести, в том числе и юный кадет-лейтенант Гарайла. Слабое утешение было в том, что придурка королевской крови накрыло первым же залпом…
Сварог бросил окурок в тарелку и поднял брови в нешуточном изумлении. Он уже достаточно хорошо изучил сподвижника: Гарайла обычно затягивал эту балладу, будучи на пределе уныния и самой черной меланхолии, так что впору встревожиться. Что же у нас стряслось настолько уж скверного?!
Наконец Гарайла поднял голову и, уставясь куда-то сквозь Сварога затуманенными глазами, громко вопросил:
– Почему?!
– Любезный маршал, – терпеливо сказал Сварог. – На вопрос, поставленный таким вот неопределенным образом, сам собой напрашивается классический ответ, уж простите… По кочану. Почему – что?
