Циклоп - Олди Генри Лайон

Генри Лайон Олди

Циклоп

Книга первая

Чудовища были добры ко мне

Пролог

Он ненавидел эту лестницу.

Циклоп шел медленно, считая каждый шаг. Щербатые ступени потешались над ним. Словно орда нищих попрошаек, уложенных внахлест на бесконечный пандус, разинула рты в хохоте — да так и окаменела. Не слишком удачное сравнение, да. Циклоп был мало склонен к риторике базарного поэта, торгующего своей болтовней в кабаках: пять монет за сонет, а нет денег, так налейте кружку вина. Другое дело, что двадцать лет жизни бок о бок с Красоткой скажутся даже на дубовом чурбане. Сам не заметишь, как начнешь ронять перлы красноречия.

«Перлы, — подумал он. — Ну и словечко…»

На стенах копошились светляки. Мерцали слабыми, зеленоватыми огоньками. Светляков было много, их россыпи напоминали остатки ковра, в прошлом — богатого, яркого, но с годами превратившегося в драные лохмотья. Трепеща усиками, орда перемещалась вниз, к ступеням, и даже на ступени, пожирая тень Циклопа. На лестнице сделалось светлее, огни разгорелись от сытости. Стал слышен тихий скрежет жвал — так меч покидает ножны, окованные по краю металлом. От звука кости начинали мерзко вибрировать, и затылок ломило. Я устроил им пир, думал Циклоп, стараясь держать поднос ровнее. Здесь уже давно, кроме меня, никто не ходит. Трижды в день, если не чаще, я кормлю их моей темнотой. В остальное время светляки сидят на голодном пайке, довольствуясь тенями перил, а то и своими собственными. О да, моя тьма — лакомство. Сколько ни ешь, ее меньше не станет.

На подносе дышала ароматным паром чашка жирного бульона. Сверху, в желтых промоинах, плавали три ломтика моркови, тонкие, как лепестки розы. Перстень Газаль-руза, вспомнил Циклоп. Маслянистое, тусклое золото. Морковный турмалин, в оправе из паучьих лапок. Красотка настраивала этот перстень, как музыкант — лютню. Подкручивала колки-невидимки, брала беззвучные аккорды, вслушиваясь в тишину, ловя мельчайшую, недоступную грубому уху фальшь. Турмалин менял цвет, подергиваясь по краям болотной кромкой. Для морковки — гниль. Для камня в перстне Газаль-руза — естественное состояние, дарующее силу. За этим маг и пришел, за это платил.

— Скупердяй, — вслух сказал Циклоп. — Мог бы и накинуть…

Рядом с чашкой на керамическом блюдце лежала половина вареного цыпленка. Пригодится, если у Красотки сегодня есть зубы. Если нет, на еще одном блюдце лежала другая половина цыпленка, освобожденная от костей и хрящиков, перемолотая в кашицу. Кубок с горячим вином, сдобренным пряностями. Сталкиваясь краями, посуда звякала в такт шагам. Чашка, два блюдца, кубок, на четвертый этаж, и не разлить, не обронить. Когда-то он, дурень набитый, завидовал волшебникам, чьи башни гордо высились над городами. Семь этажей. Десять. У Газаль-руза — дюжина. Против нашей четверки — жалкой, достойной насмешки…

Сейчас Циклоп радовался ничтожеству башни Красотки.

«Циклоп? — обрадовался мясник, когда он пришел в лавку за цыплятами. — Хошь в лоб?» Не обращая внимания, Циклоп сделал заказ. Да, и говяжьей вырезки тоже. И баранью ногу. «А правда, — не унимался мясник, ловко управляясь с ножом, — что если дать тебе в лоб, мир перевернется?» Правда, кивнул Циклоп. «А если попробовать?» Валяй, согласился Циклоп. Мир перевернется, и твоя лавка рухнет в ад. Демоны возликуют. Они поставят тебя на разделку грешников. Мясник загоготал. «Я им разделаю! — лавка содрогалась от воплей. — Грудинка шлюхи! Рулька скряги! Огузок мужеложца…» Здоровенный детина, похожий на матерого вепря, по прихоти богов вставшего на дыбы, честный муж и заботливый отец уймы сопляков, мясник обладал уникальным чувством юмора. Шутку про мир и лоб он повторял при каждом визите Циклопа, год за годом, и всякий раз смеялся, как впервые. Сунуть кулачищем — да хоть пальцем! — Циклопу в лоб, скрытый широкой повязкой из кожи, мясник никогда не пытался. Напротив, если Циклоп отвечал хоть парой слов, шутник сбрасывал цену и давал все самое свежее.

— И в долг, пожалуй, даст…

Светляки дожрали тень до самых каблуков. Скрежет утих, сменившись шелестом. Циклоп остановился. Площадка, за которой через два пролета начинался последний, четвертый этаж, служила ему местом отдыха. Узкое окно, похожее на бойницу, он изучил до мелочей. Царапины на кипарисовом подоконнике. Белила откосов содраны по краям. За окном кипела метель. Зима удалась ветреной, снежной. Белые хлопья метались в неистовстве пляски, превращая мрак в кипящее молоко. Слипались в причудливые фигуры, вскидывались до небес, чтобы мигом позже рассыпаться колючей крупой. Гул бурана складывался в мелодию, сводящую с ума путников, застигнутых вне дома. Умостив поднос на подоконник, Циклоп высунул руку наружу. Ладонь обожгло холодом, пальцам стало мокро. Он подождал, пока рука не замерзнет окончательно, затем приложил ладонь ко лбу. Даже через кожаную повязку зима пробралась внутрь. Приятно, вздохнул Циклоп. Газаль-руз, конечно, тот еще жмот, но окна — его работа. Красотка, более известная в городе как Инес ди Сальваре, так не смогла бы. Даже когда была в силе… Рамы нет, стекол нет, ставни отсутствуют — дыра дырой, а в башню проникает лишь свежий воздух. Строго в меру, не выстуживая жилье. Поначалу голуби и летучие мыши разбивались насмерть, упорствуя в желании залететь в проем. Вскоре привыкли, оставили дурную затею. Впрочем, если кто из обитателей башни захочет выпрыгнуть наружу, сведя счеты с жизнью — скачи без забот, путь свободен.

«У Газаль-руза тоже есть чувство юмора, — подумал Циклоп. — Мясник узнал бы, сдох бы от зависти.»

Остаток пути он преодолел быстрым шагом.

В спальне Красотки царил сумрак. Единственная свеча, укрепленная в розетке бронзового шандала, старалась, как могла. Воск стекал жирными слезами, пламя трепетало на кончике фитиля. Но один, известное дело, в поле не воин. Красотка лежала, забившись под одеяло. Она бы, наверное, спустила и балдахин, сумей Инес дотянуться до шнурка.

— Бульон, — весело объявил Циклоп. — Лучший в мире…

Веселья не получилось. Он вообще плохо справлялся со своим голосом.

— Оставь на тумбочке, — донеслось из-под одеяла. — Уходи, дурак.

— Я оставлю, — в первую очередь Циклоп оставил потуги казаться бодрячком. — И уйду. И ты не прикоснешься к еде. Потом я вернусь, принесу свежее, оставлю, уйду, и так по кругу. Нет уж, дорогая. Лучше я сам покормлю тебя. И вынесу ночную вазу. Там есть, что выносить?

— Есть, — мрачно доложила Красотка. — Днем я слезла на пол. И даже забралась потом обратно. Подвиг, да? Все подвиги, мальчик мой, совершаются одинаково: тебе нужно, и выбора нет…

Поднос лег на тумбочку. Забрав ночную вазу, Циклоп вышел из спальни, вернулся на площадку, где любовался метелью, выплеснул нечистоты в окно, мало заботясь о последствиях — еще один подарок Газаль-руза — и побрел обратно. Красотка сегодня не в духе. А когда она была в духе? Хорошо хоть, сходила по нужде. Надо будет принести лохань, натаскать теплой воды и обмыть ее. Позже, когда она поест. Бульона Красотка выпьет, хоть горы рухнут, хоть реки повернут вспять. И подогретого вина. «Ты осла переупрямишь, — злилась Красотка. — Ты утес башкой прошибешь. Сукин ты сын, гранитный лоб…» Он кивал и держал ложку с едой у ее рта. Если, конечно, в тот момент у нее был рот.