Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт
Отчётливой вспыхнуло: "Где я? Куда я попал?" Он помнит, что его привели в комендатуру дубонов где-то, ему казалось, недалеко от старой "Цедефошрии". Может, они заблудились в этих кошмарных лабиринтах? А кто – они? Тут же перед глазами, как из густого тумана, всплыло лицо Ширли. "Неужели и её схватили?…Что-то не то я сделал… Нельзя было её оставлять…" – эта мысль всё отчётливее колотилась в мозгу, причиняя нестерпимую боль, но вскоре куда-то ускользнула, как он ни пытался её задержать вместе с видением Ширли, качающимся, как на волнах, перед глазами, придавленными тяжёлыми валиками век. Но как он оказался у этих озверевших человекообразных? Неужели это люди Аль… как-там-его?.. -Тарейфы?
Значит, он попал в лапы лютых врагов! Но как? Это попросту невозможно… А что там делали братки… как-их-там… Хадаш?.. Галь Хадаш – это звучит!
Голову сверлил истерический, ломкий голос одного из братишек-мучителей… Гая… или не Гая?.. Он почти не вслушивался в слова, которые обтекали его голову мутным потоком, вызвавшим у него причудливую ассоциацию с вихляющей струёй, которую они видели в самом начале "Цедефошрии". Как давно это было…
Перед мысленным взором маячило свирепое лицо Галя. Тяжело заворочались мысли: "Это силуфокульт его сделал таким… И ещё восточные единоборства… Наверно, много получал по голове на тренировках…" Ох, не зря Ноам так не любил эти занятия, к которым его Ирми старался привлечь… Вообще терпеть не мог насилия, никогда не любил драки…
Внезапно – мороз по коже от поразившей его мысли… Неужели это всё действительно было? Неужели эти нелюди на самом деле такое с ним сделали? Тогда… как жить с этим дальше? Ох, не зря его мучили дурные предчувствия, не зря он боялся, что видит Ширли в последний раз… Поэтому он и не сдержался, и решился поцеловать её, о чём грезил давным-давно, с тех пор, как понял, что любит её. И это всё, что ему отпущено судьбой… Мысли о Ширли, жгучее желание снова увидеть её, знать, что она спаслась, не попала к ним в руки, на считанные мгновения согрели его. Но тут же заколотил ознобом безумный страх и отчаянная мысль: "Неужели я больше её не увижу? Да имею ли я право… после всего, что со мной сделали, думать о ней?" Ноам громко застонал, почувствовав, как по темно-синим, вздутым, как баллоны, щекам текут слёзы. Он даже не мог закусить разбитые в лепёшку губы, чтобы сдержать рвущиеся из горла стоны – нечем было…
И снова полузабытьё, в угасающей памяти – исполненное отчаяния лицо отца, завёрнутые за спину руки в наручниках… Последний пронзительный папин взгляд прямо ему в глаза… его лицо на экране телевизора… Вспомнил, как содрогнулся от дурного предчувствия, что видит папу в последний раз. Но переживал-то он тогда за отца! Он и представить себе не мог, что сам окажется в безнадёжной, нечеловеческой ситуации, пережив самое ужасное, на что никакого воображения нормального человека со здоровой психикой не хватало…
Из окровавленного рта вырывались хриплые стоны, он погружался в забытьё и снова всплывал. Перед мысленным взором проносились картины его короткой жизни. Он вспоминал, как папа носил его, маленького, на руках, подбрасывал и ловил, а он заливисто смеялся и дёргал его за бороду ("совсем, как Бухи сейчас!" – разбитые губы растеклись в кривой улыбке). Вспомнил, как папа сажал его, чернокудрого малыша, на плечи и лихо танцевал во время концертов в "Цлилей Рина"… Или нет,
"Цлилей Рина" ещё не было, да и Парк только создавался, а они ходили куда-то в другое место на концерты. Потом вспомнил, как папа показывал ему буквы, учил читать, потом собирать коркинет и всякие другие дорогие и затейливые штуки, как учил плавать, как ходил с ним на молитвы в синагогу… Как познакомил его с Ирми и Максимом…
Внезапно в угасающем сознании вспыхнуло, что он, первенец, всегда был для отца его гордостью и радостью. Конечно, папа любил и Ренану, похожую на него и лицом, и немного характером, и шустрых, неугомонных, талантливых близнецов, а уж о малышах и говорить не приходится. Но самые большие отцовские чаяния и надежды папа связывал всё-таки с первенцем. Ноаму стало трудно дышать от шершавого комка в пересохшем горле, когда он подумал: "Не оправдал я, папочка, твоих надежд…
Прости меня…" Перед глазами неожиданно возникло красивое и отрешённо испуганное лицо мамы.
Юноша с ужасом подумал: "Мамочка… что с тобой будет, когда ты узнаешь, что они со мной сделали… Прости меня, мамуля, я не хотел… Правда, не хотел… Прости меня, родная…" По его обезображенному лицу покатились слёзы, обжигая щёки.
В памяти всплыло выступление близнецов на Турнире. Он как будто явственно услышал исполняемые ими мелодии, и из его горла начали вырываться хриплые звуки.
Он как бы подпевал всплывшим в воображении мелодиям. Снова в мозгу вспыхнуло лицо Ширли, рядом лицо Ренаны, лица обеих девушек закружились в каком-то нервном танце перед глазами. Лицо Ноама исказило жутковатое подобие улыбки, которая медленно угасла: между лицами Ширли и Ренаны вклинились лица близнецов и младших сестрёнки Шилат и братика Бухи, совершенно заслонив и оттеснив лица девушек.
***
В уши лез мучающий ломкий голос одного из мучителей, близнецов Блох (или Хадаш?).
Этот голос шептал: "Братишка, прости… Я не хотел, правда не хотел, поверь…
Только не умирай! Ширли мне этого не простит, если…" Ноам попытался приоткрыть один глаз и снова услышал тот же голос: "Что они с тобой сделали, братишка…
Это не я… Меня они тоже били и… И брат мой не виноват, они его заставили…
Прости, братишка, прости, я на всё согласен, пусть будет, как она хочет… только не умирай…" Ноам с мучительным безразличием подумал: "Кто это и о чём он?" Вскоре раздались бухающие звуки шагов, но Ноам снова провалился в полузабытьё и уже ничего не слышал… ….
Вошли трое дубонов, один из них был Галь. Они крепко схватили за локти Гая, плачущего над умирающим, с силой встряхнули его, резко подняли и чуть не волоком вытащили из полутёмной комнаты. После этого Гая многие месяцы никто не видел… …
Спустя какое-то время из горла Ноама снова вырвался еле слышный неразборчивый хрип, что-то вроде: "Шир… прос-с-с-ти-и… прос-с-с-ти…" Но этого уже никто не слышал.
Моти Бенци сидел на широкой низкой тахте, опустив голову. Сзади раздался тихий голос Моти: "Бенци, ты не спишь?" – "Какое там, какой сон… Я не знаю, что делать, как выбраться отсюда: ты… э-э-э… нетранспортабелен… Что-то происходит, а мы с тобой ничего не знаем… и… ничего не можем…" – "Ага… Только то и знаем, что нам показывают на этом экране". – "Ага!.. Частичку второго Турнира показали: торжественные речи, потом первые номера – и вдруг прервали…" – "А почему? Может, опять с аппаратурой намудрили?" – "Скорей всего, что-то там было, чего нам с тобой знать не положено".
