Гай Гэвриел Кей - Тигана
К ее изумлению, ее потрясение и гнев испарились. Она увидела, как он опять откинулся на спинку без сил, и она сделала то же самое, откинувшись на деревянное изголовье кровати. Немного подумала, удивляясь собственному спокойствию.
— Я не испытываю к тебе ненависти, Дэвин, — в конце концов сказала Катриана. — Правда, не испытываю. Ничего похожего. Это неловкое воспоминание, не стану отрицать, но не думаю, что оно когда-нибудь мешало нам в нашем деле. А ведь только это имеет значение, не так ли?
— Наверное, — ответил он. Она не видела его лица. — Если ничто другое не имеет значения.
— Я хочу сказать, что это правда, то, что я говорила: я никогда не умела дружить.
— Почему?
Снова кусочки головоломки. Но она ответила:
— Когда была девочкой, не знаю. Может, я стеснялась, может, была слишком гордой. Я никогда не чувствовала себя своей в нашей деревне, хотя это был единственный дом, который я знала. Но с тех пор, как Баэрд назвал мне Тигану, с тех пор, как я услышала это имя, для меня все остальное в мире перестало существовать. Только Тигана имеет значение.
Она почти слышала, как он это обдумывает.
— Лед — это для смерти и конца, — произнес Дэвин.
Именно эти слова сказала ей Альенор.
Он продолжал:
— Ты же живой человек, Катриана. У тебя есть сердце, жизнь, которую надо прожить, возможность дружить, даже любить. Почему ты отказываешься от всего ради одной лишь цели?
И она услышала собственный голос:
— Потому что мой отец никогда не сражался. Он убежал из Тиганы, словно трус, еще до битвы у реки.
Стоило ей произнести эти слова, как она готова была вырвать свой язык с корнем.
— О! — вырвалось у Дэвина.
— Ни слова, Дэвин! Не говори ни слова!
Он повиновался, сидел очень тихо, почти невидимый в глубине кресла. Внезапно Катриана задула свечу; теперь ей не хотелось света. А потом, благодаря темноте и благодаря его послушному молчанию, она постепенно сумела овладеть собой. Пройти мимо этого мгновения и не заплакать. Это отняло много времени в темноте, но в конце концов она смогла сделать глубокий, ровный вдох и поняла, что все в порядке.
— Спасибо, — произнесла она, не совсем понимая, за что благодарит его. Больше всего за молчание.
Ответа не последовало. Она подождала мгновение, потом тихо окликнула его по имени. Снова никакого ответа. Она прислушалась, потом различила его мерное, сонное дыхание.
У Катрианы хватило чувства юмора, чтобы осознать иронию случившегося. Но у него явно была трудная ночь, и не только в очевидном смысле слова.
Она подумала, не разбудить ли его и отослать обратно в его комнату. Если их увидят выходящими отсюда вместе утром, это, несомненно, вызовет удивление. Но Катриана обнаружила, что ей все равно. Она также поняла, что придает меньшее значение, чем ожидала, тому, что он узнал о ней одну правду и догадался о другой. Правду об ее отце, но больше о ней самой. Она удивилась, почему это ее почти совсем не беспокоит.
Она подумала, не накрыть ли его одним из одеял, но удержалась. Почему-то ей не хотелось, чтобы он проснулся утром и понял, что это сделала она. Так поступили бы дочери Ровиго, а не она. Или нет: младшая дочь к этому моменту уже затащила бы его к себе в постель и в себя, невзирая на странное настроение и упадок сил. Старшая? Она бы с волшебной скоростью соткала новый плед и укутала им Дэвина, прикрепив к нему записку с данными об овце, которая дала шерсть, и историей выбранного ею узора.
Катриана улыбнулась в темноте и устроилась поудобнее в кровати. Ее беспокойство прошло, и больше ей ничего не снилось. Когда она проснулась, едва рассвело. Дэвин уже ушел. И она лишь потом узнала, как далеко.
11
Элена стояла у открытой двери дома Маттио, глядя вдоль темной дороги в сторону рва и поднятого моста через ров. В окнах замка Борсо одна за другой мигали и гасли свечи. Мимо нее в дом то и дело проходили люди, обменивались с ней лишь коротким приветствием или кивком головы или вообще обходились без приветствия. Им предстояло сражение этой ночью, и каждый пришедший это знал.
Из деревни за ее спиной не доносилось ни звука, не горел ни один огонек. Все свечи были давно задуты, камины погашены, окна закрыты ставнями, даже щели под дверьми заткнуты тряпками или половиками. Все знали, что в первую из ночей Поста по земле бродят мертвецы.
И в доме у нее за спиной было тихо, хотя к этому времени тут, на краю деревни, собралось уже человек пятнадцать-двадцать. Элена не знала, сколько еще Ходоков присоединится к ним здесь или позднее, на месте встречи; знала лишь, что их будет слишком мало. В прошлом году их уже не хватало, и в позапрошлом, и они проиграли те битвы с большими потерями. Дни Поста убивали Ходоков быстрее, чем такие молодые, как Элена, вырастали на смену. Вот почему они каждую весну терпели поражение и почему почти наверняка проиграют битву сегодня.
Ночь стояла звездная, на небе сияла лишь одна луна — белый полумесяц убывающей Видомни. И еще было холодно здесь, в горах, в самом начале весны. Элена обхватила себя руками, взявшись ладонями за локти. Всего через несколько часов, когда начнется сражение, небо будет другим, и ночь будет чувствоваться совсем по-другому. Вошла Каренна, одарила ее быстрой, теплой улыбкой, но не остановилась, чтобы поговорить. Сейчас не время для разговоров. Элена тревожилась за Каренну: она всего две недели назад родила ребенка. Ей еще слишком рано участвовать. Но она необходима, все они необходимы, и сражение ночи Поста невозможно отложить ради одного мужчины или женщины, ради чего бы то ни было, происходящего в дневном мире.
Она кивнула в ответ на приветствие пары, которую не знала. Они вошли вслед за Каренной в дом. Их одежда запылилась: возможно, они пришли издалека, с востока, приурочив свой приход к тому часу, когда закрывают окна и двери после захода солнца, и в деревне, и во всех одиноких хуторах среди ночных полей.
Элена знала, что за всеми этими дверьми и окнами жители южных предгорий ждут наступления темноты и молятся.
Молятся о дожде и солнце, о том, чтобы земля была плодородной весной и летом, чтобы осень принесла богатый урожай. Чтобы ростки пшеницы и кукурузы проклюнулись из влажной, черной, щедрой почвы, пустили корни и поднялись, пожелтели и наполнились обещанной зрелостью. Молятся, хотя ничего не знают в своих закупоренных темных домах о том, что в действительности должно произойти сегодня ночью, чтобы Ходоки сохранили поля, урожай, пришли на помощь в трудную минуту и спасли им всем жизнь.
Элена инстинктивно подняла руку и потрогала маленькое украшение из кожи, висящее у нее на шее. Украшение, в котором хранился сморщенный обрывок «сорочки», в которой она родилась, как и все остальные Ходоки, появившиеся на свет в прозрачной оболочке, что, как утверждало поверье, означало жизнь, благословленную Триадой.
