Елена Кочешкова - Болтливые куклы
Хекки почел за лучшее не уточнять, какими именно способами его друг добился столь достоверных признаний. Тале тоже промолчала. И только Жун смотрела на Зара с искренним восторгом. Ее глаз ярко блестел из-под неровно остриженных волос, а брови хищно сошлись к переносице.
— Значит, они будут наказаны?! — воскликнула она, не скрывая радости.
— В полной мере, малышка, — криво усмехнулся Зар. — Казнь назначена на завтра, все желающие увидеть, как вершится правосудие, успеют добраться до города и занять лучшие места в зрительном зале.
— А где? — быстро спросила Жун.
— На главной площади, у храма, — Зар говорил вроде бы совершенно серьезно, но в глубине его глаз сверкал ядовитый отблеск злого смеха. — Не смог удержаться. Со святошами у меня будет особый разговор… Так что я хочу, чтобы они заранее поняли, чего ждать от этой беседы.
Хекки пару мгновений осмыслял услышанное.
— Ты хочешь изменить храмовые законы? — осторожно спрос ил он, чувствуя, как сильно забилось сердце.
— В том числе. У них там, вообще-то, много темных дел происходит. Насильное принуждение к служению Великой Богине — это только верхушка горы. Но — да, первым делом я издам указ, запрещающий лишать послушников свободы. Хватит…
Хекки прикрыл глаза и целую минуту слушал звонкую тишину внутри.
— Значит… я смогу просто жить? Не бояться, что меня схватят и запрут в подземелье?
Зар вздохнул. Встал со своего места, подошел к Хекки и положил руки ему на плечи.
— Ничего не бойся, Лисенок. Я обещал, что не забуду свой долг. Я помню это обещание. Подарить тебе возможность не оглядываться на храм — это самое меньшее, что я могу сделать.
Хекки улыбнулся. И все-таки задал еще один вопрос, который не давал ему покоя:
— Зар, а можно мне побывать во дворце?
— Можно, — рассмеялся его друг. — Конечно, можно. Ты будешь в числе почетных гостей на церемонии возложения короны.
На казнь Хекки идти не хотел — он еще несколько дней назад понял, что вид чужой смерти не доставляет ему радости. Но Жун упрекнула его в трусости и малодушии, после чего оставаться дома с Тале стало, по меньшей мере, стыдно. Да и любопытство внутри шевелилось мелким змеем. Все же казнили не абы кого, а тех, из-за кого Шен был так жестоко изувечен, а после и вовсе навеки покинул этот мир… Остальные-то ладно — Хекки ни прежнего Вершителя, ни других близких Зару людей никогда не видел, так что не особенно и горевал. Но вот вернуться к обреченному на одиночество другу и рассказать ему о заслуженной каре его убийц — это, пожалуй, стоило того.
Толпа у храма была такой, что в пору испугаться и залезть повыше, пока не затоптали. К счастью, Зар прислал за ними повозку с дворцовыми знаками, и Хекки с Жун оказались не только очень близко к наскоро сооруженному эшафоту, но и заняли почетные места для высокородных.
Сестра жадно всматривалась в лица тех людей, что были выстроены на верхней платформе эшафота. Глядя на ее искаженное злорадством лицо, Хекки силился понять, откуда в его маленькой Жун столько ненависти и жажды крови. Она почувствовала этот взгляд и вопрос, очевидно, тоже. Взяла Хекки за липкую от холодного пота ладонь и тихо сказала:
— Они всю жизнь ели и пили с золота и серебра, носили шелка, спали на высоких кроватях… и им этого не хватило. Эти люди — как пиявки… И твоя кровь им тоже досталась. Вспомни, каким ты пришел к дядюшке По. Если бы не мази старой Риш, у тебя бы навсегда на лице остались шрамы. А ваш друг! Когда ты рассказал, как ему перебило ноги, мне три ночи подряд снились кошмары! Я просыпалась от того, что видела, как сама остаюсь калекой! Боги! Хекки, вдумайся только! Это же ужас какой — оставить танцора без ног! Да, я никогда не знала его, но мне до сих пор думать об этом страшно! — ее голос перешел в крик, но по счастью гул толпы вокруг был слишком силен, чтобы кто-то обратил на это внимание. — Да ведь ты сам мог быть на его месте! Ты мог сгореть в этом проклятом театре, навсегда стать уродом после всего, что случилось! Ты хоть понимаешь, КАК тебе повезло? Да там несколько человек затоптали в тот день! Мне дядька По говорил потом! А ты уже все забыл!
Хекки больше не мог это слушать. Он крепко прижал к себе сестру, и ей не то что говорить, даже дышать стало трудно.
— Жун… Я ничего не забыл… Я ужасно скучаю без Шена! Мне тоже снятся сны… Что он снова танцует, что он живой, здоровый, и мы с ним вместе, на одной сцене… Жун, это так больно — просыпаться утром и понимать, что все — лишь сон… — он говорил и чувствовал, как в горло сдавливает невыносимо горький комок. — Жун… До тебя в моей жизни не было человека ближе, чем Шен! Если бы ты знала, как я любил его… — сказал и сам уткнулся лицом в лохматую макушку сестры, чтобы никто не увидел, как зажатая в тиски боль наконец вырвалась наружу. — Я ничего не забыл… Ни пожар, ни Шена, ни того, как ты меня забрала. Просто… его уже не вернуть! Понимаешь? И других — тоже. А смерть… в ней нет радости. Никогда.
Жун стояла, будто закаменев. Потом она глубоко вздохнула, и маленькие руки все же обняли Хекки. Ненадолго, как обычно.
— Я и не радуюсь, — сказала сестра, осторожно высвобождаясь. — Верней, не радуюсь смерти. Но эта казнь… Так будет честно. Так будет правильно, — Жун еще раз вздохнула и кивнула в сторону помоста. — Смотри, Зар там.
И в самом деле. Белый Дракон, будущий Вершитель поднялся на эшафот следом за одетым в черное палачом. Он поднял руку, и толпа мгновенно затихла.
— Сегодня свершится правосудие, — разнесся над площадью его громкий голос. — Много лет люди, стоящие здесь, пятнали свои руки кровью невинных, ждали смерти Вершителя и делали все, чтобы приблизить ее. Они добились своего, но ценой этого станут их собственные жизни. Смотрите и запомните этот день. Такая участь ждет каждого, кто осмелится притязать на чужое.
Зар подошел к палачу и взял из его рук глубокий узкий сосуд. Затем обернулся к осужденным на смерть.
— В этой чаше — ваша кара, — сказал Белый Дракон. — Она найдет вас в любом случае, но я даю вам возможность сохранить свое лицо и самим выпить яд, от которого умер Вершитель. Выбор за вами.
Зар вручил сосуд первому в цепочке из почти десятка людей. Хекки со своего места хорошо видел, как у высокого бледного человека задрожали руки, как он дернул головой, пытаясь удержать ее повыше и как, расплескивая густо-красную жидкость, сделал глоток. А затем передал чашу следующему.
Истерика случилась только с пятым по счету человеком. Он разрыдался, попытался вырваться из прочных деревянных колодок на ногах, бросил чашу на помост и начал громко кричать о том, что невиновен.
