Ольга Елисеева - Хозяин Проливов
Гликария ерзнула и, почему-то понизив голос, стала рассказывать:
— Беженцы из Пантикапейской хоры говорят…
— Беженцы? — не поверил своим ушам Левкон. — Какие? Войны нет. Разве от скифов?
— Ты слушай, — рассердилась купчиха. — Говорят тебе, Калимах хуже скифов и меотов, вместе взятых. — Она бросила короткий взгляд на Арету. — От него и бегут. Что придумал! Стал землю своим дружкам раздавать. Помногу. Да не пустую! А уже обработанную. Целые поселки с мест сгоняют. В голую степь. Волей-неволей некоторые возвращаются на свои же наделы работать за малую плату. А другие бегут. — Хозяйка сделала страшные глаза. — Во как!
— Да откуда у него такая власть? — возмутился Левкон. — Что твои люди — овцы? За себя постоять не могут?
— Овцы не овцы, — покачала головой старуха, — а боятся.
— Кому постоять-то? — грустно вздохнул Кирион. — После войны с меотами мало кто из мужчин вернулся. А мальчишки еще не подросли. Да и кем они вырастут при такой жизни? Разве гражданами?
— Бежать надо, — заключила обвиняющим голосом Гликария. — Обратно в Милет. А как хорошо мы здесь жили!
Воцарилось тяжелое молчание.
— Я не побегу. — Левкон тряхнул головой. — Набегался.
— Оставайся-ка ты здесь, сынок, — мягко, почти просительно протянула хозяйка. — Нечего тебе у дяди показываться. Убьет он тебя, не успеешь родной порог поцеловать. А мы тебя укроем. Поможешь старику с торговлей. Мы тебя по закону усыновим, после Кириона наследуешь дело и упокоишь нас с миром.
— Она правду говорит, — подтвердил купец. — Оставайся, Левкон. Лишним не будешь. Дай нам хоть твоих деток на коленях понянчить. А потом можно и в могилу.
— Спасибо, мать. — Гиппарх взял через стол загорелые морщинистые руки Гликарии и прижался к ним лицом. — Спасибо, отец. Не бойтесь, я вас не оставлю. Но, — он помедлил, понимая, что старикам больно его слушать, — я не для того из плена бежал, чтоб снова прятаться. И от кого? От каких-то воров, загнавших весь Пантикапей в ослиную задницу!
Кирион опустил голову, но не стал возражать, понимая, что не может остановить озлобленного беглеца у самого порога родного дома. Гликария же, не стесняясь, заплакала и, сделав знак рабыням убирать со стола, поспешно ушла к себе. Арета вопросительно смотрела на Левкона. Полчаса назад он ее хотел. Но сейчас был так зол, что едва ли годился на что-нибудь, кроме драки.
— Сеновал пустой? — спросил у хозяина гиппарх.
— Вообще-то вам постелили наверху, в галерее, — невозмутимо отозвался купец. — Но и на сеновале никого нет.
Левкон бросил на Колоксай короткий сердитый взгляд.
«Что ж, он хочет драки? Он ее получит!» Кидаться друг другом в сено оказалось ужасно смешно, и вскоре от сердца у гиппарха отлегло. Какое ему сейчас дело до дяди и Калимаха? Потом! Все потом. Сейчас Арета. Он был необыкновенно нежен с ней в эту ночь. Точно извинялся, что устроил свалку. Неуловимая грусть сквозила в каждом его движении. Их совместный путь шел к концу. Неумолимо и быстро. Быстрее, чем хотелось в эту минуту, лежа в полной безопасности на мягком сеновале у гостеприимных стариков.
— Странную женщину нашел себе Левкон, — сказала перед сном Гликария.
— Подожди. Он только вернулся из плена, — ответил жене Кирион, — чтоб так сразу рвать с меотянкой. Должно пройти время. Отыщет достойную жену. Наш мальчик никогда не был дураком.
Наутро следующего дня спутники уехали. Купец, как и обещал, дал им двух хороших фессалийских жеребцов, оружие, еду на дорогу. От Киммерика путники взяли круто на север, надеясь не больше чем за сутки достичь окраин Пантикапея.
Дорога, как и предупреждал Кирион, оказалась опасной. Пару раз спутники замечали за невысокими холмами и каменистыми россыпями притаившихся оборванцев. Но, завидев вооруженных верховых, разбойники не решались напасть и только еще глубже уходили от дороги в степь. Не меньшую угрозу представляли и толпы нищих. Голодные и злые, они могли накинуться на кого угодно, если были в большом числе. Приметив их мрачный караван на горизонте, спутники сами сворачивали подальше за холмы, чтобы избежать встречи.
— Раньше такого никогда не было, — сокрушался Левкон. — Земли кругом прорва…
— Война, — пожимала плечами Арета. — Скифы близко…
— Ой, не от скифов они бегут, — качал головой гиппарх и только понукал лошадь.
На рассвете следующего дня путники были у Пантикапея. Его потемневшие стены с квадратными башнями, как всегда, произвели на Колоксай сильное впечатление. Давно покинув город, она почти позабыла, как это люди живут в каменных домах, которые нельзя передвинуть с места на место, и каждый день ходят по одним и тем же улицам.
В отличие от нее Левкон не впадал в оцепенение при виде построек на горе, обведенной рекой. Его привычный глаз с тоской ловил следы разрушений на еще недавно мощных укрепления. Вон треснула стена, и предательский шов прошел от зубцов до основания. Его замазывали глиной! Но любой каменщик скажет, что это не выход. Надо заново перебирать все, начиная с фундамента. Вон валяется старый деревянный ворот от подъемного моста. Открытые ворота перекосились, теперь их не сдвинуть с места.
— Поедем в город? — спросила Арета, с тревогой наблюдая за выражением лица спутника.
— Нет. — Левкон отрицательно покачал головой. — После всего, что рассказал Кирион, не стоит раньше времени осведомлять кого не надо о моем возвращении. Я хочу свалиться дяде как снег на голову.
Обогнув город с запада, спутники снова углубились в степь.
— Мы доедем до Мышиного мыса, а там уже рукой подать.
Меотянка только вздохнула. С тех пор как они двигались в виду старых валов, на которых когда-то кипела работа, а теперь лишь колыхался бурьян, у нее было нелегко на сердце.
— А сколько у твоего отца земли? — спросила она, чтобы отвлечься.
— Много, — бросил гиппарх. — Мы из первых колонистов. Еще мой прадед приехал сюда из Милета. С четырьмя братьями. Им нарезали землю возле самого Мышиного мыса, они ее вспахали, а тут скифы. Кто бежал, кто спасся. Прадед был в Пантикапее, сбрую покупал. Вернулся — ни своей семьи, ни братьев. Одна земля — хоть ешь ее. — Левкон сжал коленями бока лошади и чуть привстал над седлом. — Во-он лиман. За ним направо, и мы у Мышиного. — Так вот, — гиппарх снова пустил коня рысцой, — прадед один всю землю обработать не мог. Договорился с другими колонистами и раздал им куски за небольшую плату. А лет через десять на эти деньги купил место на Соляном озере и построил солеварню. У него было четырнадцать детей, но только дед дожил до совершеннолетия. Он уже все лишние деньги пускал на покупку пустошей: кого убили, кто сам уехал, а земля осталась. Он даже далеко отсюда в степи купил кусок дикой земли с семью источниками. Так и назвал — Семь Колодцев. Все думали: с ума старик сошел, хочет за воду деньги брать. А дед — нет, говорит, за воду брать грешно, а деньги ко мне и так придут. Вышло по его. Кочевники там всегда скот поили. Дед стал туда зерно возить, соль, овощи, посуду. За ним односельчане потянулись. Торжок у Семи Колодцев получился — хоть в город не езди. Не только сам старик разжился, весь поселок у Мышиного прибыль имел. За право торговать на его земле он много не брал. Въезжаешь — диабол, и выезжаешь — тоже. Кому жалко? А он на этой бросовой монете еще три солеварни. Вот как.
