Елена Кочешкова - Болтливые куклы
Хекки пару мгновений осмыслял услышанное.
- Ты хочешь изменить храмовые законы? - осторожно спрос ил он, чувствуя, как сильно забилось сердце.
- В том числе. У них там, вообще-то, много темных дел происходит. Насильное принуждение к служению Великой Богине - это только верхушка горы. Но - да, первым делом я издам указ, запрещающий лишать послушников свободы. Хватит...
Хекки прикрыл глаза и целую минуту слушал звонкую тишину внутри.
- Значит... я смогу просто жить? Не бояться, что меня схватят и запрут в подземелье?
Зар вздохнул. Встал со своего места, подошел к Хекки и положил руки ему на плечи.
- Ничего не бойся, Лисенок. Я обещал, что не забуду свой долг. Я помню это обещание. Подарить тебе возможность не оглядываться на храм - это самое меньшее, что я могу сделать.
Хекки улыбнулся. И все-таки задал еще один вопрос, который не давал ему покоя:
- Зар, а можно мне побывать во дворце?
- Можно, - рассмеялся его друг. - Конечно, можно. Ты будешь в числе почетных гостей на церемонии возложения короны.
На казнь Хекки идти не хотел - он еще несколько дней назад понял, что вид чужой смерти не доставляет ему радости. Но Жун упрекнула его в трусости и малодушии, после чего оставаться дома с Тале стало, по меньшей мере, стыдно. Да и любопытство внутри шевелилось мелким змеем. Все же казнили не абы кого, а тех, из-за кого Шен был так жестоко изувечен, а после и вовсе навеки покинул этот мир... Остальные-то ладно - Хекки ни прежнего Вершителя, ни других близких Зару людей никогда не видел, так что не особенно и горевал. Но вот вернуться к обреченному на одиночество другу и рассказать ему о заслуженной каре его убийц - это, пожалуй, стоило того.
Толпа у храма была такой, что в пору испугаться и залезть повыше, пока не затоптали. К счастью, Зар прислал за ними повозку с дворцовыми знаками, и Хекки с Жун оказались не только очень близко к наскоро сооруженному эшафоту, но и заняли почетные места для высокородных.
Сестра жадно всматривалась в лица тех людей, что были выстроены на верхней платформе эшафота. Глядя на ее искаженное злорадством лицо, Хекки силился понять, откуда в его маленькой Жун столько ненависти и жажды крови. Она почувствовала этот взгляд и вопрос, очевидно, тоже. Взяла Хекки за липкую от холодного пота ладонь и тихо сказала:
- Они всю жизнь ели и пили с золота и серебра, носили шелка, спали на высоких кроватях... и им этого не хватило. Эти люди - как пиявки... И твоя кровь им тоже досталась. Вспомни, каким ты пришел к дядюшке По. Если бы не мази старой Риш, у тебя бы навсегда на лице остались шрамы. А ваш друг! Когда ты рассказал, как ему перебило ноги, мне три ночи подряд снились кошмары! Я просыпалась от того, что видела, как сама остаюсь калекой! Боги! Хекки, вдумайся только! Это же ужас какой - оставить танцора без ног! Да, я никогда не знала его, но мне до сих пор думать об этом страшно! - ее голос перешел в крик, но по счастью гул толпы вокруг был слишком силен, чтобы кто-то обратил на это внимание. - Да ведь ты сам мог быть на его месте! Ты мог сгореть в этом проклятом театре, навсегда стать уродом после всего, что случилось! Ты хоть понимаешь, КАК тебе повезло? Да там несколько человек затоптали в тот день! Мне дядька По говорил потом! А ты уже все забыл!
Хекки больше не мог это слушать. Он крепко прижал к себе сестру, и ей не то что говорить, даже дышать стало трудно.
- Жун... Я ничего не забыл... Я ужасно скучаю без Шена! Мне тоже снятся сны... Что он снова танцует, что он живой, здоровый, и мы с ним вместе, на одной сцене... Жун, это так больно - просыпаться утром и понимать, что все - лишь сон... - он говорил и чувствовал, как в горло сдавливает невыносимо горький комок. - Жун... До тебя в моей жизни не было человека ближе, чем Шен! Если бы ты знала, как я любил его... - сказал и сам уткнулся лицом в лохматую макушку сестры, чтобы никто не увидел, как зажатая в тиски боль наконец вырвалась наружу. - Я ничего не забыл... Ни пожар, ни Шена, ни того, как ты меня забрала. Просто... его уже не вернуть! Понимаешь? И других - тоже. А смерть... в ней нет радости. Никогда.
Жун стояла, будто закаменев. Потом она глубоко вздохнула, и маленькие руки все же обняли Хекки. Ненадолго, как обычно.
- Я и не радуюсь, - сказала сестра, осторожно высвобождаясь. - Верней, не радуюсь смерти. Но эта казнь... Так будет честно. Так будет правильно, - Жун еще раз вздохнула и кивнула в сторону помоста. - Смотри, Зар там.
И в самом деле. Белый Дракон, будущий Вершитель поднялся на эшафот следом за одетым в черное палачом. Он поднял руку, и толпа мгновенно затихла.
- Сегодня свершится правосудие, - разнесся над площадью его громкий голос. - Много лет люди, стоящие здесь, пятнали свои руки кровью невинных, ждали смерти Вершителя и делали все, чтобы приблизить ее. Они добились своего, но ценой этого станут их собственные жизни. Смотрите и запомните этот день. Такая участь ждет каждого, кто осмелится притязать на чужое.
Зар подошел к палачу и взял из его рук глубокий узкий сосуд. Затем обернулся к осужденным на смерть.
- В этой чаше - ваша кара, - сказал Белый Дракон. - Она найдет вас в любом случае, но я даю вам возможность сохранить свое лицо и самим выпить яд, от которого умер Вершитель. Выбор за вами.
Зар вручил сосуд первому в цепочке из почти десятка людей. Хекки со своего места хорошо видел, как у высокого бледного человека задрожали руки, как он дернул головой, пытаясь удержать ее повыше и как, расплескивая густо-красную жидкость, сделал глоток. А затем передал чашу следующему.
Истерика случилась только с пятым по счету человеком. Он разрыдался, попытался вырваться из прочных деревянных колодок на ногах, бросил чашу на помост и начал громко кричать о том, что невиновен.
Разумеется, это ему не помогло. Палач силой влил ему в рот жидкость из бутылки, которую все это время держал наготове.
Остальные справились сами.
Яд подействовал прежде, чем толпа успела заскучать. Спустя несколько минут на эшафоте остался лишь один живой человек. Им был палач, бесстрастно смотревший на то, как бывшие вельможи и сановники в муках один за другим падали на помост и замирали навсегда.
А Хекки не выдержал и отвел глаза уже после первого, забившегося в агонии преступника.
Едва ли то была жалость. Скорее, просто животный страх перед смертью, которая прошла так близко и за короткий срок собрала столь богатую жатву.
Обратно в дом Зара они возвращались молча. Хекки смотрел в окно, ничего за ним не замечая, а Жун свернулась клубком на полу среди подушек и почти сразу уснула. Ее лицо было бледным. Еще бледнее, чем у того преступника, что первым выпил яд.
