Ольга Голотвина - Сокровище троллей
Гилазар, никогда не слышавший о нищенке-ведьме, дернулся было остановить ее. Но Кринаш помешал — поспешно шагнул между господином и бабкой Гульдой.
* * *Медведь, вытянув шею, без удивления глядел на медленно бредущую к нему старую женщину.
Ему не раз приходилось видеть такое. В тяжелые зимы — «мертвые зимы», как говорили в Уртхавене, — когда бури выжимали лед на сушу и воздвигали ледяные горы, закрывающие охотникам на тюленей путь к морю, старики и старухи, не в силах глядеть на голодающих детей, уходили на поиски своего бога. Они шли в ночи и пели: «Забери меня, Тяжелая Лапа, айя, эйя! Я твоя добыча, Грозная Пасть, айя, эйя! Поверни ветер, Хозяин Пурги, взломай лед!..»
Эта старуха не пела.
Подошла спокойно и твердо. Глянула бестрепетным взглядом. И на языке, которого не ведали здешние леса, на языке заледенелых берегов промолвила запретное имя — то, что уртхавенцы шепчут на ухо своим детям, но никогда не произносят вслух.
— Ну, здравствуй, Север-Медведь, — сказала старая женщина. — Здравствуй, внук.
* * *Замершие у ворот люди потрясенно глядели, как женщина, прижавшись к мохнатому боку, обнимает медведя, насколько хватает рук.
Но они не знали, что она ему говорит в маленькое закругленное ухо:
— Да как же мне тебя и звать-то, если не внуком? Ведь это я когда-то сотворила этот мир. И твой Уртхавен тоже, и людей Уртхавена. А люди, мои дети, создали тебя, внучек. Создали из ветра, снега, темноты и своего страха. И жизни твоей — лишь до той поры, когда они перестанут бояться холода и мрака.
Медведь лежал неподвижно, положив огромную морду на лапы. Слушал.
— Посмотри, что они со мной сделали, люди-то… Когда-то звали они меня Богиней-Матерью, воздвигали жертвенники — и была я молода, полна сил. Но люди — они ж привередливые. Решили, что боги суть безымянны и безлики… а я, стало быть, суеверие Темных Времен. Ну не обидно, а? Попробовала я отстоять свою власть, так они меня мало того что Хозяйкой Зла обозначили, так еще и Серой Старухой прозвали. Вот и глянь, какой я стала.
От избытка чувств женщина всхлипнула и почесала зверобога за ухом, словно котенка.
— Не дело ты затеял, сыночек, ох не дело! Ну разорвешь этого грайанца… Так ведь из всего здешнего народа только он и верит, что ты — бог. И лишь потому ты — бог. Ты неуязвим для людского оружия, таким тебя сделали уртхавенцы в страхе своем. Но здесь в это верит только Янчиал — и верой своей хранит тебя. Убьешь обидчика — станешь тем, кем видят тебя здешний хозяин и его гости. Медведем. Дорогая шкура и много мяса. И получишь ты, внучек мой глупый, по стреле в каждый глаз и рогатину в брюхо.
Медведь не сводил взгляда с людей в воротах. Янчиала уже не держали ноги, он рухнул на колени под взором зверобога.
— Уходи, внучек, — тихо попросила старуха. — Бог должен быть с теми, кто в него верит, кто ему силу дает. Зачем оставил ты своих простодушных северян? Они дарят тебе мясо и шкуры, они украшают для тебя моржовые клыки резьбой, они рисуют тебя на выделанной коже. Они поют тебе: «Айя, эйя…» Они зовут тебя, Север-Медведь!
Что мелькнуло в маленьких темных глазах владыки Уртхавена? Что за рябь прошла по серебристой шкуре?
Метель взвилась, радостно взвыла, закружилась снеговым столбом — и умчалась прочь, домой, на север.
А там, где ожидал свою жертву чудовищный зверобог, остался чистый, белый, очень большой сугроб. И его осветило солнце, проглянувшее в разрыв туч.
— Хорошая будет погода, — сказала бабка Гульда, оборачиваясь к людям в воротах.
Те потрясенно молчали.
Первым пришел в себя Кринаш. Прокашлялся, чтобы вернуть себе голос.
— Жена… ты… это… Бабка Гульда сейчас есть просила… Горяченького. Ты уж ей собери, побалуй старуху…
* * *Прошло два дня.
На берегу Тагизарны, немного южнее постоялого двора, Уанаи слушала рассказ Подранка о гостях «Посоха чародея». Тут же был и старик Сивый, правая рука атаманши.
— …Так что поискам клада цена — медяк. Может, эти карты и впрямь копия настоящей, древней, может, подделка — разницы нет, к сокровищу они не приведут.
— Старый обвал, да? — задумчиво переспросила ксуури.
— Обвал. Я слышал, как одна из сестер-близнецов рассказывала об этом другой. И обе решили бросить эту затею. Еще позавчера.
— А почему сразу домой не уехали?
— Задержались из-за ящера со сломанными лапами. Барышня Аймара наотрез отказывалась оставить своего чешуйчатого дружка. Только когда бабка Гульда взяла лечение на себя и поклялась, что скоро ящер будет бегать резвее жеребенка, — тогда барышня дала себя увезти. Вчера и уехали, заночевать должны были в крепости… Я так понял, что ящер пострадал, когда барышню спасал. Не от наших ли парней?
— Сивый, расскажи, — улыбнулась Уанаи.
Старик, ухмыльнувшись рассказал, как предатель Хмурый подбил двух дурней, Бурьяна и Тумбу, похитить юную госпожу и не делиться выкупом с шайкой. Все трое нарвались на отпор и получили по ушам. Бурьян и Тумба приползли назад в ватагу. Громко во всем каялись, валили вину друг на друга и — хором — на Хмурого.
— А Хмурый с той ночи пропал, — добавила ксуури. — Хорошо, если замерз в лесу или достался зверью. А если доберется до Джангаша? Смотри, наткнешься на него в столице, не устроил бы он тебе неприятностей… Ты ведь не передумал нас оставить?
— Не передумал, — виновато улыбнулся Подранок. — Уж прости… Если в столице этот прохвост мне попадется, я ему сам устрою неприятности. А ты, атаманша, худого не думай, я про твою ватагу ничего никому не ляпну.
— А что ты можешь ляпнуть? — удивилась Уанаи. — Ты ведь забыл дорогу в лагерь. И не помнишь в лицо никого из парней.
Подранок, нахмурив брови, попытался припомнить, как шел от дороги в лагерь. Но лес в памяти вдруг стал каким-то безликим, мелькали одинаковые ели, камни, полузасыпанные снегом… нет, не взялся бы он сейчас дойти до лагеря. А ведь до сих пор не жаловался на память!
Восхищенно покрутив головой, Подранок распрощался с заморской ведьмой и ее подручным и отправился обратно на постоялый двор.
Разбойник и атаманша смотрели ему вслед. Наконец Сивый сказал:
— Хороший парень. Жаль, что от нас откололся. Ты его себе на смену прочила, верно?
— На смену? — переспросила ксуури.
— Да ладно тебе, про твои планы весь отряд говорит…
Женщина достала из ножен нож, срубила торчащий у берега стебель тростника.
— Да? И что же говорит весь отряд?
Сивый уже пожалел, что завел этот разговор. Но промолчать в ответ на вопрос атаманши не рискнул.
— Ну… все толкуют, что ты влюблена по уши в певца и собираешься вместе с ним податься отсюда на все четыре ветра… Не уходи, а? Пусть лучше твой красавчик с нами останется!
