Федор Чешко - Ржавое зарево
Нет, Мечник готов был поклясться: его жена собирается признаться в чем-то, что ей же самой кажется НЕПРАВИЛЬНЫМ.
Или даже вернее, что она покуда окончательно не решила, стоит ли вообще сознаваться.
И еще Мечник понял (только не тогда, а гораздо раньше): при подобных случаях начинать даже самые осторожные выспрашивания означает утверждать свою супругу в уверенности, будто признаваться все же не стоит.
Оставив в покое женину ступню, Кудеслав возвратился к костру. Подобрал валяющийся на земле урманкин полушубок, не глядя протянул его Векше, сопение которой все время слышал у себя за спиной:
— Отнеси ей — поди, уже зубами стучит. Да обуйся! Сапоги твои где?
— Там, — махнула рукой Горютина дочь, — скинула, где и штаны…
Она вздохнула раз-другой и отправилась выполнять мужнину волю. Мечник тем временем почти сумел разбудить Жеженя. После нескольких толчков да окликов Чарусин закуп приподнялся, мутно и злобно глянул на склонившегося над ним вятича и, закутавшись с головой в свою меховую одежину, рухнул обратно.
Ладно уж, леший с ним…
— Ты чего смурной? — это возвратилась Векша.
Возвратилась (обутая), опустилась на корточки возле угасающего костерка и снизу вверх заглянула в вятичево лицо.
— Чего смурной-то? — повторила она. — Недоспал?
— Насмешничаешь?! — Кудеслав готов был разъяриться всерьез, однако тяжкий да виноватый вздох жены словно бы сдул его ярость.
— Небось серчаешь, что день потерялся? — тихонько спросила Векша.
— А то! — Кудеслав присел рядом с ней. — Только уж теперь-то серчай — не серчай…
— Я так и думала, что ты осерчаешь, — вздохнуло Горютино чадо.
Помолчали.
Потом Векша снова вздохнула:
— Я ему: нельзя, мол, так вот, без него (это без тебя, значит) решать — осерчает же… А он гнет да гнет свое…
— Кто он-то?
— Да Корочун. Говорит… То есть не словами, конечно, а так — думает у меня в голове… Вы, говорит, теперь куда как прытче пойдете — мол, Аса-то ни себя, ни мужа твоего (это моего, стало быть, — опять же то есть тебя) вымучивать больше не станет; насупротив того — поможет ему… тебе… Ну, дозорничать там, и все такое-воинское… Времени у вас, говорит, предостаточно, даже лишнее есть, так что пускай отдохнет… Ну я и…
— Лишнее! — насмешливо фыркнул Кудеслав. — Лишнего времени не бывает. Он что, мудрец-то твой, воображает, будто коль мы доберемся до нужного места в распоследний миг, то хоть что-то сумеем? Вы б с ним лучше вот о чем подумали в твоей голове: чего это ржавые еще ни разу толком не попытались нас погубить? Не знаешь? Так я растолкую: потому что они нас не боятся. А почему? Из глупости своей? Или имеют на то какие-то основанья? — Он смолк и принялся выбирать из кучи припасенного кострового корма хворостинки потоньше да старательно укладывать их на дотлевающие угли.
Потом вдруг передразнил со злою ехидцей:
— «Лишнее время, лишнее время»… А еще за премудрого почитается!
— А если у него тоже есть эти… — Векша обиженно шмыгнула носом, — ну, основанья какие-то? Думаешь, только выворотни так: ежели чего делают, то непременно со смыслом? Корочун же себя не обязывал все мне растолковывать! Я и не пойму всего… И ржавые могут подслушать его мысли, которые аж из этакой вот дали…
— Ишь, как разобиделась за учителя своего! — хмыкнул Мечник с насмешкой, но в то же время и одобрительно.
Он нагнулся к кострищу и приладился было раздувать огонь, но вдруг опять вскинул глаза на жену:
— Кони-то у нас кормлены?
— Кормлены. И поены. И купаны — тут неподалеку нашлось озерцо…
Кудеслав дернул плечом:
— Купать-то было не след — могли застудить. Да и вообще купание это… Мало того что сами без оглядки шатаетесь по открытому… Мысь вон давеча с конобом… и наверняка ж не только давеча и не лишь она… Так еще, оказывается, с конями… Чтоб, значит, только слепые не уприметили! — Он в сердцах сплюнул на тихонько зашкварчавшие угли и, тут же опомнившись, торопливо забормотал извинения Огнь-богу.
— Корочун сказал, что ржавые покуда не собираются нападать, — мрачно проговорила Векша (сопя и глядя в сторону).
Мечник скрипнул зубами, однако сдержался, и вопрос его прозвучал почти спокойно:
— Сколькажды он это повторял?
— Однажды.
— А про купанье коней что он говорил?
— Ничего. — Шмыгнув носом, Векша скосилась на мужа и опять отвернула разобиженное лицо. — То есть он начал было — это когда я только собиралась… Но… Я если очень не хочу, чтоб у меня в голове был еще кто-то, так он и не может… — Горютино чадо снова шмыгнуло носом и добавило: — Это я сама придумала купать коней. И купала сама. Асу перед рассветом сморило, Жежень тоже спал. Так что вина целиком моя — меня и наказывай.
— Значит, все спали, ты уводила коней… — Мечников голос сделался чуть ли не ласковым. — А на стороже кто был?
— Мыська. — Векша одарила Кудеслава негодующим взглядом потемневших да поогромневших глаз. —Думаешь, я вовсе уж без понятия?! Она мне только чуть-чуть подсобила, и сразу обратно…
Вятич лишь вздохнул горестно и принялся вздувать костер. Растолковывать жене, до чего же она, оказывается, впрямь «без понятия», не имело смысла. Голова — это посудина совсем особого рода: сколько в уши не напихивай, а если меж этими самыми ушами изначально была пустота, то полнее уж и не станет.
Что ж, коли уместно теперь сетовать на кого-нибудь, то это лишь опять на себя же. Ты ведь и раньше имел преизрядное количество случаев дознаться, чего следует ожидать от них обеих — и от Векши, и от ее опрометчивости. И — если уж совсем честно — тебе и любы-то они обе, потому что первая, утратив вторую, перестанет быть самою собой… только прежде на елке желуди вырастут!
Но ржавые-то, ржавые! Не воспользовались даже такой оплошностью, такой наинесусветнейшей дуростью!.. До чего же, значит, они НЕ ОПАСАЮТСЯ!
И ведь помянутая дурость-оплошность — вовсе не то, в чем Горютино чадо пока еще не решилось сознаться. Боги да Навьи, неужто Векша умудрилась вытворить что-нибудь еще глупее?!
Костер наконец разгорелся. Выпрямившись и утерев рукавом заслезившиеся веки, Мечник скользнул хмурым взглядом по голым коленкам жены.
— Ты все же штаны-то надень — застудишься, — сказал он.
Рассматривая жадно объедающийся огонь, Векша проговорила ровным, ничего не выражающим голосом:
— Это таким бабам, которые умеют рожать, опасно студить всякие места под штанами. А мне — без разницы. И Мыська не дошила еще…
Вятич непроизвольно скосился на починяльщиц одежи и обнаружил, что Мысь Векшины штаны действительно не дошила. А еще он обнаружил, что помянутыми штанами занимается Аса (успевшая уже долатать да поддеть под полушубок свою рубаху). Бывшая же златая блестяшка не только взвалила собственное занятие на урманку, но еще и старательно мешает той, донимая всяческими никчемушными вопросами да поучениями.
