Антон Орлов - Сильварийская кровь
– Послушай, ты, выбирай выражения, – сдержанно огрызнулся Марек. – Я ведь обидеться могу.
– Не хотел. Честно, не хотел, каюсь. Ты свой в доску, и я иногда забываю, что ты из эльфов. Да ты же сам говорил, что хочешь быть не эльфом, а человеком, так какая тебе разница, что я так ругаюсь? Люди вон, когда ругаются, огров всяко поминают – тем небось тоже обидно… А знаешь, чего мне сказала эта девчонка, Эл? У нее уже было четверо мужиков, но ни один из них не доставил ей удовольствия. Она со мной в первый раз испытала оргазм, сечешь? А все заладили: гоблин, гоблин… Пусть я гоблинская морда, зато женщинам нравлюсь!
В просвете между огородами рябило, блестело, навстречу плыл будоражащий и немного затхлый запах реки. Вход в катакомбы находился на том берегу Томоны.
– Погоди… – простонал сквозь зубы Мугор, потом шагнул в сторону, и его вырвало на куст чертополоха. – Я же не хочу блевать, думал, удержусь, а оно как накатило… Что мне теперь делать?
На глазах у него выступили слезы.
– Питайся пока улитками, чтобы поддерживать силы. Если это порча, сходи к гоблинскому знахарю, чтобы он ее снял. А если рефлекс – тогда не знаю… Придется как-нибудь самому отвыкать.
– Супчика жалко, – шмыгнул носом Мугор. – Вкусный же… Хорошо хоть с кофе у меня такой дури не бывает. Кофе и улитки – вот и все, что мне осталось… – не договорив, он присел и дернул Марека за штанину. -Эй, нишкни!
Марек без лишних вопросов последовал его примеру, и оба затаились в высокой траве, среди репейника и лебеды.
– Глянь на этих, – толкнув его локтем, полугоблин показал на парней в наглухо застегнутых темных рубахах и долгополых камзолах.
Парни шли гуськом по тропинке, направляясь от деревянного моста через Томону в глубь Шмелиного квартала. Поблескивали, покачиваясь в такт шагам, то ли амулеты, то ли украшения, прицепленные к одежде.
– Сыщики?
– Нет, но хрен редьки не слаще. Это благобожцы с севера. Они разыскивали ту девчонку, про которую ты хотел выяснить, куда она делась, да так и осели здесь. Или деньги закончились, или чего-то выжидают. Держись от них подальше. Таких, как мы с тобой, они приносят в жертву своему Благому богу.
– Таких, как мы?-прошептал Марек, наблюдая, как процессия чужаков исчезает в зажатом меж старых заборов переулке.
– Мозгами пораскинь, ты полуэльф, я полугоблин – мы, по-ихнему, нечисть. А ты еще с ихней девчонкой знался – сечешь, что с тобой будет, если они все разнюхают? Сваливать тебе отсюдова надо, вместе с подружками.
– Свалим, – согласился Марек, чувствуя, как в душе поднимается муторный страх. – В ближайшее время.
Домой он вернулся задворками. На чердаке пахло прошлогодними сушеными яблоками, в окошко заглядывала одним глазом убывающая луна, а он лежал на спине и прислушивался.
В соседних дворах лают собаки: перекликаются, как у них заведено – или почуяли, что кто-то чужой крадется по ночным закоулкам и огородам? Внизу скрипят половицы: это старики-хозяева ходят туда-сюда – или в дом забрались непрошеные гости?
Он лучше видит в темноте и сумеет убежать, если они сюда явятся… Но если те придут с фонарями, да еще воспользуются своей специфической ворожбой… У них, строго говоря, не ворожба, другое: своего рода резервуар Силы, общий для всех единоверцев, черпать из него может любой, кто принадлежит к их числу и искренне верит – это обязательное условие, иначе ничего не получится. Все это объяснял Мареку Рене во время одного из вечерних разговоров, когда речь зашла о религиозных фанатиках. Марек тогда узнал, что молодым эльфам запрещено связываться с ними на свой страх и риск, будь то служители Морны-Жницы, благобожцы, воины Степного Отца или горные тролли, поклоняющиеся Ррагунгху. Их коллективная Сила, замешенная на вере, – явление достаточно опасное. Кто-нибудь вроде Гилаэртиса или Шельн сможет в одиночку дать им отпор, а магу средней руки, эльфу, недавно прошедшему инициацию, водянице или дриаде, а тем более простому смертному, что-то с ними не поделившему, лучше всего спасаться бегством. Чем их больше – тем больше их Сила, поэтому они заинтересованы в вербовке все новых и новых адептов. К счастью, в Королевстве Траэмонском таких не слишком много, основная масса населения почитает Радану-Мать и Яра-Вседержителя – богов миролюбивых, мудрых и благожелательных ко всему живому.
В Шмелином квартале их целая банда, как минимум человек десять. В голову лезли всякие зловещие истории о том, как благобожцы под пытками заставляли свои жертвы сознаваться в пособничестве некой вредоносной сущности, врагу Благого бога, и потом убивали. У них считается, что казнить религиозных преступников надлежит без кровопролития. Нет бы по-быстрому горло перерезать -вместо этого приговоренных к смерти сжигают живьем или делают с ними что-нибудь еще столь же мерзкое. Возможно, таким способом они добавляют новые порции Силы в свой резервуар?
У Марека кишки сводило от страха. Благобожцы запросто могли выведать у соседей, что он жил с Сабиной. Не исключено, что за ним наблюдают, дожидаясь подходящего момента для нападения. И какие огры надоумили его искать убежища в Шмелином квартале… Впрочем, он ведь думал, что мстители из Пинобды заглянули сюда, выяснили, что Сабина уехала, и отправились себе дальше. Кто же предполагал, что они тут осядут… Во всяком случае, на глаза ему эти парни до сегодняшнего дня не попадались. Наверняка они уже о нем знают, но если даже нет – одного того, что он полукровка, с лихвой хватит, чтобы вызвать у них агрессию, тут Мугор прав. А вдруг они придут, когда он уснет?…
Этой ночью Марек понял, что бояться можно по-разному. Его страх перед темными эльфами напоминал пляску обжигающей серебристой метели: и пугает, и манит, и в глубине души вовсе не хочется, чтобы эта игра бесповоротно исчезла из твоей жизни. А страх перед благобожцами похож на бездонную яму, стылую и зловонную – это конец всего, это, как пишут в полицейских протоколах, несовместимо с дальнейшей жизнедеятельностью.
С тех пор как Дафна согласилась на королевскую разоблачительную речь, она жила словно в полусне. Все изменилось, а скоро еще больше изменится; от прежней жизни почти ничего не осталось, но то, что появилось взамен, заполнило пустоту – как будто смыли картинку, зато под ней оказалась другая, такая же разноцветная, с множеством любовно и тщательно выписанных деталей.
Однажды так уже было, когда погибли родители – вместе со всем кварталом, в одночасье превратившемся в руины. Но тогда чувство потери не смешивалось с разочарованием, и все вокруг говорили, что мама с папой ушли в небесные чертоги Раданы – туда, где обретаются перед новым перерождением добрые и праведные души. Это было грустно, но не обидно. Другое дело сейчас: ее привязанность к дяде Анемподисту рвалась, оставляя кровоточащие лохмотья.
