Светлана Крушина - Королевская прогулка
На какое-то время ему даже удалось уснуть, но облегчения сон не принес. Он снова увидел кошмар, который не возвращался уже много месяцев: кровь, море крови и мертвое тело отца, возле которого он стоит на коленях, сжимая в руке окровавленный меч. Это было так больно, что он тут же проснулся, с трудом сдерживая рвущееся от боли и горя на волю сердце.
К нему еще два раза наведывался тюремщик; Грэм не понял, один и тот же или двое разных. После темноты ему было трудно смотреть на принесенные факелы, и он отворачивался. Оба раза они приносили еду, жидкий суп и такую же жидкую водянистую овсянку, как в первый раз. Голод, испытываемый Грэмом, был уже не таким острым, и на этот раз он сумел почувствовать вкус. И его чуть не вывернуло наизнанку. Ему приходилось много скитаться по земле, и не всегда он мог пообедать или поужинать по-королевски (особенно, если у него не было денег), но таких помоев, как здесь, ему пробовать не случалось. Даже на каторге в Самистре еда была вполне съедобная, другое дело, что ее было мало. Что ж, придется запрятать подальше брезгливость и разборчивость к еде. Или оставить их при себе, и уморить себя голодом. Но Грэм почему-то знал, что не сделает так. Он вроде бы был готов умереть, но все же какая-то часть его протестовала против самой мысли о смерти, хотя и надеяться вроде было уже не на что.
Оба раза Грэм пытался выяснить у тюремщика, утро, день или вечер сейчас; это помогло бы ему сориентироваться, сколько раз в день приносят еду, а следовательно, сделало бы возможным отсчет времени. Но они оба (или все-таки один?) молчали и не обращали на него внимания, словно в упор его не видели. То ли они не понимали его, что вряд ли, то ли им просто было запрещено разговаривать с заключенными, что более вероятно. Так или иначе, оба раза он наткнулся на стену молчания и решил больше попыток не повторять. С тем же успехом он мог вопрошать камни своей темницы.
Третьего визита тюремщика с едой он не дождался. Вместо него пришли те двое парней, которые сопровождали его сюда, и один из них сообщил:
— Император хочет говорить с тобой. Мы сейчас отведем тебя к нему.
— Может, он сам придет, раз хочет поговорить? — поинтересовался Грэм. — Здесь, правда, не очень удобно, ну да ничего не поделаешь. Я не виноват, что мне выделили такие апартаменты.
— Император выбирает место, удобное ему, а не тебе, — хмуро выдал второй парень. — А разговаривать будешь, когда тебя спросят…
Обнаглели ребятки, подумал Грэм. Силу, что ли, почуяли? Очень удобно помыкать избитым человеком, закованным в цепи, ничего не скажешь. Впрочем, хоть руки не распускают, и то ладно.
С него сняли цепи, и он размял запястья, уже успевшие стереться до крови. Будут у него теперь новые следы от кандалов. Если только это еще будет иметь значение…
Снова подхватив его под руки, его вывели из камеры. В коридоре ему пришлось сощурить глаза, свет не слепил так болезненно. Путешествие было трудным, но недолгим. Они миновали тяжелую железную дверь и оказались в обширной комнате. Грэма ткнули в спину, заставляя сесть на грубую деревянную скамью; при этом продолжали крепко удерживать за локти. Он некоторое время пытался повернуться так, чтобы нормально устроить сломанную негнущуюся ногу, понял, что ничего у него с выкрученными руками не выйдет, и поднял голову, чтобы рассмотреть, куда же его привели.
Ему не приходилось еще бывать в пыточных домах, но это не помешало сразу же понять, где он находится. Комната освещалась довольно скудно несколькими факелами и небольшой жаровней, наполненной раскаленными красными углями. Из-за царящего тут сумрака разнообразные странные предметы, стоящие и висящие повсюду, выглядели особенно зловеще. Грэм осмотрел их мельком и решил, что знакомство с ними ему сводить не хочется. Приятным дополнением ко всему разнообразию пыточных предметов и инструментов был здоровенный мужичина, одетый в один лишь кожаный передник. Пожалуй, он мог сойти за кузнеца, если бы не излишне мрачное и, можно сказать, пугающее, выражение лица. Он неподвижно стоял возле жаровни, сложив на обширной груди огромные руки, напоминающие окорока, и по очереди оглядывал всех присутствующих в комнате своими темными равнодушными глазами.
А присутствующих, за исключением Грэма и его конвоиров, было всего ничего. Грэм увидел лишь Бардена, небрежно развалившегося в кресле с высокой прямой спинкой, и стоящих у него за спиной герра Риттера и магика, который сломал его меч и ногу. Маловато зрителей, подумал Грэм. Видно, никого не заинтересовал предстоящий спектакль.
Барден, тем временем, внимательно рассмотрел Грэма и, кажется, остался недоволен увиденным; рыжие брови его нахмурились.
— Ну и как? В голове прояснилось или нет? Кажется, времени, чтобы подумать хорошенько, у тебя было в избытке.
— В темноте думать очень плохо, — медленно ответил Грэм. — Поэтому я, в основном, спал.
— Это следует понимать так, что по-хорошему ты говорить не будешь? — прищурился Барден.
— Может, и поговорил бы, кабы знал, о чем…
— Вот как. Ну ладно, я предупреждал тебя.
Светловолосые конвоиры, подчиняясь жесту императора, усадили Грэма в деревянное кресло. Оно могло бы сойти за обычное, если бы не фиксаторы для рук, ног и шеи, предусмотренные его конструкцией. Грэм, буквально примотанный к нему (оставили свободной одну покалеченную ногу, поскольку она не сгибалась), почувствовал себя весьма неуютно, но страха по-прежнему не испытывал, хотя, казалось бы, уже пора настала. Он ожидал, что сейчас приступит к делу мрачный мужик, но тот по-прежнему стоял неподвижно, словно статуя. Зато вперед выступил магик, которому Барден сказал несколько слов, так тихо, что Грэм не смог услышать.
Магик сделал сложный жест, сопроводив его фразой, произнесенной четким полушепотом. Грэм думал, что сейчас его чем-нибудь шандарахнет, как наверху в башне, и заранее напрягся, но почувствовал только сильное головокружение, а потом что-то, что было сродни легкому прикосновению. Как будто его лица и затылка коснулись холодные, влажные, липкие пальцы. Это было не больно, но очень неприятно, просто-таки омерзительно, словно по коже ползали слизни, и Грэм невольно содрогнулся. Воображаемые пальцы оглаживали лицо, ерошили волосы, словно отыскивая путь внутрь, под кожу и кость, и он решил, что ощущает на себе действие пресловутой ментальной магии. Правда, он ожидал какого-то более сильного и действенного воздействия и не мог понять, чего таким странным способом пытаются добиться.
Потом головокружение усилилось, комната закрутилась у него перед глазами в бешеном танце, и он закрыл глаза. Это не очень помогло, теперь крутился и раскачивался он сам, к тому же, к бешеной пляске добавилась тошнота. Наверное, именно так бывает при морской болезни, подумал Грэм. Неприятно, но не более. Вполне терпимо, особенно, если не обращать внимания на слизней.
