Юлия Зонис - Дети богов
Неожиданно она улыбнулась. Личико ее оживилось.
— Вот мы, лисы-оборотни, по-твоему, откуда взялись?
— Из мамы-лисицы? — предположил я.
— Ха-ха, очень смешно. Наши предки были обычными лисами. Не могли разговаривать и жили от силы лет двадцать. А потом один хитрый лисовин подкопался под ограду сада. Дело было зимой, и он стал есть яблочную падалицу. Без витамина С зубы очень портятся. Вот он ел ее, и ел, и приводил свою семью, и другие семьи. И мы стали умными…
— Охренеть какими…
— Поумнее некоторых.
— Угу. А на той яблоне случайно не сидели две тоже шибко умных обезьяны, по имени Адам и Ева? Не они в вас швырялись гнилыми яблоками?
Лиса зашипела.
— Не хочешь слушать — я не буду рассказывать.
— Ладно, ладно. Извини. Неудачно пошутил.
Ли Чин слегка успокоилась, хотя ноздри ее все еще гневно раздувались. Нет, все же она была на редкость хорошенькой, особенно когда злилась. Я даже слегка позавидовал Нили — и тут же пожалел о своем воспоминании. Надо же, сколько времени прошло, а все равно болит… Залечить, что ли, волшебной водичкой?
— Так вот, — продолжала лиса, — кроме деревьев, там еще есть источник. Если пить из него, будешь жить долго… вечно. И никакая болезнь тебя не тронет. Мы иногда пробираемся туда через подкоп и лакаем потихоньку…
— А почему «потихоньку»? Сторож с двустволкой гоняет.
Ли Чин поморщилась.
— Если бы с двустволкой. Здоровенный амбал с мечом. Когда я была маленькая, он меня однажды чуть…
И внезапно заткнулась. Недостаточно внезапно. Я задумчиво присвистнул:
— Так вот от каких охотников тебя Иамен спасал. То-то ты его возлюбила… Не просто спас, а еще и бессмертие обеспечил. Тебе. Или и твоим сородичам заодно?
Лисичка, гордо отвернувшись, промолчала. А мне неожиданно сделалось весело. Я живо представил себе Иамена, сражающегося с архангелом Михаилом за несовершеннолетнюю лисицу. Вот уж и вправду на стыке миров и верований…
— Он-то что в том саду делал? Финики воровал? Или трепался с господином Яхве за судьбы мира?
Лиса сказала звенящим от злобы голосом:
— Останови машину.
— Да не ерепенься ты…
— Останови.
— Хорошо. Остановлю. Ответь мне только сначала на один вопрос. Твой Иамен… он, случаем, не оборотень? Не превращается ли он, к примеру, в койота?
Ли Чин крутанулась на сиденье так резко, что бутылка с водой полетела на пол. Горящие глазищи уставились на меня.
— А ты откуда…
И, сообразив, что проговорилась, зажала рот руками.
Некоторое время мы ехали в молчании. Я пытался осмыслить то, что услышал. Ли Чин, кажется, пыталась отгрызть себе язык. Наконец она убрала руки и тихо произнесла:
— Он не оборотень.
— Да?
Опять меня пытались надурить. Хель, сколько ж можно?
— Не оборотень, значит? А как называется человек, превращающийся в зверя?
Ли Чин покусала костяшки пальцев. И ответила:
— Он называется человеком, превращающимся в зверя.
Укусила особенно сильно, так что снова выступили капельки крови. Я молча отодрал ее кисть ото рта и вытер кровь платком — смочив его предварительно водой из бутыли. Маленькие ранки тут же исчезли. Другого я уже и не ожидал. Кажется, и вправду вода живая…
— Ты не знаешь его, — неожиданно выдала лиса.
— Ага, не знаю. Совершенно. Я его не…
Я мог бы сказать, как волок некроманта на спине через каменную пустыню. Или как держал его маленькую ладонь в своей руке, там, в весеннем предместье, на другом конце жизни… Мог, но не сказал. Вместо этого пожал плечами и ухмыльнулся.
— Не знаю. Он же у тебя святой. Махатма. Живой Будда. А мне все кажется — подлец и убийца.
Ли Чин по-прежнему сверлила меня глазами. Помолчав, неохотно, медленно произнесла:
— Он святой не потому, что творит направо и налево добрые дела. Это каждый дурак может, вот хоть ты. Он святой потому, что…
Тут она снова попыталась вгрызться в свои пальцы, но я ее удержал. Скорчившись на сиденье, Ли Чин затравленно уставилась на меня. И сказала:
— Мы, лисы, можем видеть внутрь. То, что у людей внутри.
Я пожал плечами.
— Я теперь тоже могу. И насмотрелся, поверь…
— Ничего ты не можешь! Глаз Всеотца покажет тебе лишь то, что ты способен представить. А то, что у Учителя внутри, представить нельзя.
А вот следующего признания я совсем не ожидал. Лиса еще больше съежилась и тихо прошептала:
— Там, в саду… Он держал меня на руках. У меня лапа была сломана, текла кровь, он хотел помочь — перевязать, наверное, или… И я заглянула. Одним глазком. И так испугалась, что укусила его за палец, вырвалась и убежала. И бежала, и бежала, пока не прибежала в монастырь Желтого Господина, и там семь лет пряталась… Потому что…. Потому что то, что я увидела, было самым страшным. И до сих пор самое страшное.
Вот так. Я от удивления отпустил ее руку, и она тут же снова впилась зубами в костяшки пальцев. Ну что за дурацкая привычка? Блох они, что ли, выкусывали…
— Что же там было такого страшного?
Паук, конечно, тварь неприятная — но вряд ли Ли Чин страдала арахнофобией, иначе откуда бы дружба с Оззи? Да и потом, таких ли еще паучар в себе таскают лучшие из сынов и дочерей человеческих…
Лиса отвернулась к окну, уставилась на разворачивающуюся за низким парапетом набережной тусклую ленту реки. И тихо сказала:
— У него нет души.
— Что?!
— Нет души, — повторила Ли Чин. — Он ребенок-мститель. Ему вырвали душу в ту же минуту, когда он родился. И превратили в оружие. Ты же видел его катану…
Сталь, разрезающая мифрил. Серебро, покрывающееся ржавчиной. Да, это я как раз видел…
— Если у Иамена нет души, — медленно проговорил я, — то что же есть?
Лисичка вновь крутанулась ко мне, и, сузив глаза, выпалила:
— То, чего нет у тебя. Мозги. Разум. Логика.
Ах да. Что ж — я и не отрицаю, что на той веселой ярмарке, где раздавали задарма ум, честь и совесть, первого и последнего я явно недобрал. Да и со вторым как-то… Нет, нормально у меня со вторым, возразил себе я. Только с ним и нормально. Да, интересная получается картинка. Если Иамену достался ум, мне — честь, кому же отошла совесть? Я покосился на Ли Чин. Совестливая лиса… тот еще выбор. Нет, с чувством юмора у Господина Распределителя Благ явно что-то не в порядке.
Между тем лиса, оказывается, продолжала все это время говорить. Я оставил Господина Распределителя наедине с его собственной больной совестью и прислушался.
— Представь маленькую темную комнатушку, — говорила лиса, сплетая и расплетая пальцы. — И в ней нет пола. Вместо пола — дыра. Бездонная дыра, и туда все проваливается. Свет, радость, жизнь… все. А по краям дыры очень узкие мостки. Шириной в три бамбучины. В ладонь — не больше. И он все время должен ходить по этим мосткам. Очень медленно. Очень точно. Иначе провалится. И тогда…. тогда всем будет очень плохо. А он не может себе позволить… ни одного резкого жеста. Никогда. Даже если увидит, как в дыру падает ребенок, как туда швыряют невинных — он не может поспешить им на помощь. Мостки не выдержат…
