Антон Карелин - Книга Холмов
Она видела, как следы Густава Фероги по кличке Чернопес пересекаются со следами двух пареньков из Рынки, везущих заболевшего отца в Мэннивей, видела, как Чернопес смеется, выкидывая мужчину, стонущего в беспамятстве, из повозки, а младшего из сыновей хватает за шею и заставляет ехать с ним. Как он пьет во все горло и избивает мальчишку, а потом, не рассчитав силы, сворачивает ему шею за пустяк. Как он плачет над телом мальчишки, вытирая красное лицо пятерней, а потом снова пьет, и во все горло смеется, и едет дальше. Теперь этих следов не было, они оборвались там, у тернового куста. Чернопес не преградит дорогу сыновьям.
Лихой убоец по прозвищу Костогрыз и два его брата не ворвутся в домик на отшибе Шпона, и не устроят там веселуху, а затем не сожгут скособоченную избу дотла, скрывшись в ночи, оставив за собой пять тел, да еще задушенного цепью пса.
Игнис достирает белье в реке. Марек выйдет в поле к отцу, и принесет ему обед.
Десятки следов пересекаются с другими десятками, меняют траекторию, припускают вперед или возвращаются назад, уступают дорогу друг другу или идут вместе, бок о бок. Сходятся и расходятся с сотнями, а сотни с тысячами, а тысячи с неисчислимыми мириадами — свиваясь в какие-то импульсы, потоки, закономерности, может, высшие символы судьбы, а может ноты музыки, играющей в струнах времени.
Алейна убила восемь человек, и спасла двенадцать. Стоило ли оно того? Стоило семнадцатилетней девчонке становиться убийцей? Радость затеплилась в сердце, когда она шаг за шагом увидела дорогу каждого и поняла, что поступила правильно.
Память Матери ненадолго коснулась жрицы, соединилась с ней, чтобы девочка смогла увидеть, как следы других, давным-давно прошедших по дороге людей, влияют на нас, и главное, как мы повлияем на тех, кто идет за нами следом.
Хрупкий человеческий разум не в состоянии вместить всей огромности этого узора. Да и сама Богиня видит не все, а лишь малую, крохотную часть взаимосвязей, испещривших дороги мира. Но эта малая часть настолько шире одной человеческой жизни и даже одного поколения, что сейчас у Алейны по щекам текут слезы от осознания, как все устроено, и насколько мир больше, в бесконечную ширь и глубь больше нее самой.
Видение гасло, разум складывался из божественной широты восприятия в узкий конус взгляда из плена черепной коробки. Но хоть жрица и не могла осознать все, что увидела, коснувшись памяти Богини, она поняла смысл, и этого было более чем достаточно.
Ведь самый ценный дар Хальды — ее мудрость. Алейна видела, как за каждым человеком и перед ним, еще не пройденные, тянутся его невидимые следы. И когда понадобится, жрица будет искать их, чтобы сделать верный выбор, правильный шаг.
Два часа спустя Лисы с чужим приданным и нежданным эскортом докатились до развилки дорог. Каменистый тракт уходил дальше, величаво заворачивая направо, а влево тянулась заросшая, давным-давно нехоженая и не езженная дорога, ведущая к девятому Холму. Там впереди воздвигся мрачный лес искаженных дубов и ясеней, скрученных-сверченных в скопище гротескных форм, а поверх него торчали вершины Холмов.
Алейна обернулась и помахала белой друде рукой. Она улыбалась, и друда ответила ей коротким, мелодичным курлыком, уходя по широкой дуге обратно, хоронить мертвых, проращивать сквозь их тела густой и колючий тёрн.
— Что?! — сонно вскрикнула Мильва, придя в себя. Только что она умирала, отравленная подлой, такой подлой жрицей. Исцелила и приласкала, изобразила полную дуру, все для того, чтобы легко и бескровно умертвить врагов. Мильва помнила, как руки стали тяжелее мечей, как внутри все заволокло туманом и в нем прорезался жуткий страх, не за себя. И она стала падать. А вместе с ней падала Лилла, где же…
Вокруг были густые, густые заросли, и стояла глубокая, звездная ночь. Мечница дернулась, пытаясь нашарить, нащупать до боли знакомую маленькую руку — и та была здесь, рядом. Такая стылая. Мильва задрожала в пронизывающей холодом и болью ночи, слезы брызнули из глаз.
Но почему она жива? Ягода была ядовитой, но… она съела меньше, чем Лилла. Да, глупая, капризная красавица кусала и выплевывала одну ягоду за другой, пока не нашла «послаще».
— Глупая, — всхлипывая, повторяла Мильва, гладя маленькую ладошку. — Такая глупая.
Ягоды. Светлокосая набрала целую пригоршню, надкусывала их и швыряла в траву. В ее левой руке должна была остаться еще хотя бы парочка. Съесть их, и все, и больше не нужно чувствовать это невыносимую боль и пустоту в груди.
— Ну же, — бормотала мечница, вытаскивая вторую руку Лиллы из-под ее холодного тела, сама дрожа от ночного холода, текущего по земле. — Да где же они…
Маленькая ладошка любимой была пуста.
— Все съела сама, а мне и не оставила! — застонала Мильва. Может, на ее губах остался яд, может, хоть так они смогут уснуть вместе и больше не просыпаться, не разлучаться, она рывком наклонилась и целовала ее, давясь слезами.
Лилла закашлялась, дернулась, замахала руками.
— Аа! — хрипло кричала она, — уйдите!!
Мечница отпрянула и укололась о терновый шип.
— Ты живая, — воскликнула она, утираясь.
— Не уверена! — проскрипела юная магичка. Быстрые, ловкие руки путано летали, натыкаясь на ветки, она охала и шипела, но наконец сотворила шар воды и, удерживая руками в воздухе, припала к нему напиться.
— Жива, — воскликнула она дрожащим голосом. — Жив-в-ва!
Зуб на зуб не попадал, впрочем, у Мильвы тоже. Они обхватили друг друга и грелись.
— Миль, а что случилось, Миль?.. Что случилось-то?
— Ну… ягоды колдовские.
— А зачем?
Вот уж чего не знаю, того не ведаю.
— Ну давай уже выбираться!
— Что ж тут такое, — обозлилась мечница, раздирая колючие заросли тёрна и удивленно матерясь. — Кто нас сюда забросил, волчьи потроха?
— Ай!! Да что б вас, сдохни, сука колючая, да я же тебя издеру под корень, заморожу и в пыль разотру, только посмей еще раз уколоться, ты, кривой… ыыыыы!!
— Да тише ты, — шикнула Гидра. — Бросили нас. Все отобрали! Мечей моих нет, походных сумок нет… Куда ж все делись? И как выбираться?
— Не все отобрали, — ответила магичка, растирая запястья и показывая подруге платок со своими кольцами, аккуратно увязанный с ее собственным кошелем, где звенели медь и серебро.
— А, вот. Сюда подлазий. Давай помогу. Выбирайся.
— Опять колет, сволочь! А ну убери свои шипастые руки от меня, задрипанный мужлан!
— Да не кричи же. Ну нагнись и проползи, и так вся грязная, как крыса.
— Я крыса? Да ты сама крыса, змея!
— Я не змея и не крыса, я гидра.
