Дж. Кинг - Сердце полуночи
Когда рыдания ее стихли, Юлианна наклонилась над Казимиром и поцеловала его.
– Твои губы еще теплы, – сказала она печально. – Прощай, Казимир, мой возлюбленный. Если в этом мире есть боги, то пусть они судят тебя, глядя моими глазами.
Судорожно всхлипнув, она выпрямилась и долго стояла, глядя куда-то вдаль, словно видела за лесом что-то такое чего, никто другой не мог рассмотреть. Наконец она отряхнула платье и подошла к Геркону Люкасу.
– Мадам Дачия, – обратилась она к стоявшей тут же цыганке. – Могу я купить у вас немного полотна?
– Для чего? – цыганка испытующе уставилась на нее.
– На бинты, – ответила Юлианна, опускаясь на колени рядом с бардом.
– На бинты? Для него? – цыганка фыркнула. – Лучше прикончить его, да и дело с концом.
– Мне нужны бинты, – твердо повторила Юлианна несмотря на усталость.
– Хорошо, у меня есть одна простыня. Для тебя – всего четыре золотых, – Дачия направилась к фургону.
– Вот и хорошо, – Юлианна поправила волосы дрожащей рукой.
– Ты будешь перевязывать меня? – переспросил Люкас со злобной и горькой улыбкой.
– Да, – немного раздраженно ответила Юлианна.
– А что если я солгал тебе? Что если я тоже – чудовище? – спросил он пожирая ее глазами.
– Если бы я узнала, что это так, я убила бы тебя тем же ножом, которым убила Казимира. Но сейчас передо мной только человек, раненый человек. Хороший он или плохой, раненый человек нуждается в заботе.
– А что, если я сейчас признаюсь тебе, что я – чудовище?
– Не надо, – просто ответила Юлианна.
Подошла мадам Дачия с простыней. Она была порвана и связана в узел так, словно цыганка сняла ее со своей постели. Улыбаясь, она протянула узелок Юлианне.
– Я подумала, что не стоит тратить на него чистую простыню, – сказала она неуверенно.
– Это подойдет, – негромко ответила Юлианна.
Развернув простыню, она стала отрывать от нее узкие полоски ткани.
– Еще одно, мадам Дачия… Я хочу отвезти тело моего любимого человека в Гундарак для захоронения. Сколько вы возьмете с меня?
Цыганка положила ей на плечо свою смуглую руку:
– Нисколько. Деньги тебе понадобятся на обряд и на камень.
Ее лицо вдруг потемнело, и она добавила:
– Но никакие золотые горы не заставят меня везти в Гундарак вот этого негодяя… ни живого, ни мертвого.
– Что? – запротестовал Люкас. – Сначала меня перевязывают, а потом бросают на верную смерть?
Бинтуя его шею, Юлианна сказала:
– Мы оставим здесь вашу лошадь, хотя у нее и не достает одной подковы… – она невольно улыбнулась. – Скоро рассветет. Если вы действительно человек, как вы утверждаете, может быть, боги сохранят вам жизнь.
– Оставить его в живых – значит вынести ему суровый приговор! – мадам Дачия хрипло рассмеялась. – Ладно, я закончу. Иди, позаботься о своем… Казимире.
Услышав любимое имя, Юлианна оцепенела, и полоска бинта выпала из ее руки. Мадам Дачия присела перед Люкасом, заслонив его от глаз девушки. Юлианна села на пятки и, собрав все свое мужество, повернулась к Казимиру.
Он лежал под одеялом совершенно неподвижно, свернувшись калачиком, будто спал. Лицо его белело в темноте в траурном обрамлении черных волос.
Никогда больше волк не проснется в его теле.
Никогда больше он не помчится по лесу при свете полной луны.
Никогда больше не запоет Раненое Сердце о своей любви.
– Да, я должна позаботиться о нем…
ЭПИЛОГ
Солнечный свет лился в окно сквозь рябое стекло и теплым пятном ложился на Одеяла, которыми был укрыт Торис.
Но он все равно дрожал.
Он был холоден, словно мертвец в могиле Холоден, как сама смерть.
Шины и лубки давно сняли, и его ноги, хотя и стали не такими прямыми, как были, все же годились для небыстрой ходьбы.
Другое дело – его душа.
Ему хватило сил и мужества, чтобы скатиться с кровати в гостинице “Картаканец”, доползти до дверей и криком позвать на помощь Ему хватило мужества вызвать Вальсарика и попросить его отвезти себя обратно в Гармонию. Однако, когда, оказавшись на пороге дома Вальсарика, он понял, что ошибся, надежда в его сердце умерла.
Вальсарик отменно ухаживал за ним, обильно потчуя горячей пищей и всякими охотничьими историями, которые обычно рассказывают, сидя у камина, однако ничто не способно было растопить лед в душе Ториса. С каждым днем тело его поправлялось, но разум все глубже погружался в пучину меланхолии.
Сегодняшний день был похож на многие другие дни, когда он не мог избавиться от дрожи даже под грудами теплых одеял. Торис машинально поправил верхнее, и в солнечных лучах заплясали золотые пылинки. Они мерцали, словно очень далекие звезды, и Торис чуть не заплакал.
Казалось, прошла целая вечность, с тех пор как он в последний раз думал о звездах.
Говорили, что звезды – это слуги Милила. Говорили, что звезды – это певцы в его небесном хоре, но Торису вдруг показалось что звезды – это всего лишь пылинки, безжизненные и случайные, которые несутся в пространстве, подхваченные бессмысленным сквозняком времени.
Подумав об этом, он легонько подул перед собой и долго смотрел как беспокойные частички пыли заметались с удвоенной скоростью, сталкиваясь между собой и медленно опускаясь обратно на одеяло.
Откинув покрывала в сторону, Торис спустил на пол изуродованные ноги и, осторожно перенеся на них тяжесть своего тела, надел через голову длинную накидку. Оттолкнувшись от края кровати, он медленно пошел к двери. По дороге он подумал о том, что вовсе не знает, зачем он встал и куда идет, однако ноги продолжали нести его к двери.
На пороге он оступился и чуть не упал, однако успел весьма своевременно схватиться за ручку двери. Отдышавшись, он медленно открыл ее.
В комнату хлынул свет, в котором опять весело и беззаботно заплясали потревоженные пылинки, но Торис не обратил на них никакого внимания. Одернув свое платье, он вышел в теплый благоухающий сад и, запрокинув голову, посмотрел в неистово-голубое небо.
Много раз Торис видел, как Вальсарик шел от дверей к садовой ограде. Это занимало у него всего несколько мгновений, но Торису понадобилось бы несколько дней. И все же он отправился в путь.
Ковыляя по дорожке, он вдруг понял, почему он встал с кровати и куда идет.
Могила Густава находилась на самом краю обрыва, в том самом месте, откуда Казимир прыгнул в пропасть почти два года назад. Постамент памятника подходил для этого как нельзя лучше. Каменный Густав, держа в одной руке флейту, а в другой – книгу песен, терпеливо смотрел, как калека взбирается на каменные перила, проходящие по самому обрыву. Как ни богохульно было это, но Торис вцепился в эту его флейту, чтобы подтянуть свое тело на несколько дюймов вверх.
