Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5
Магда была дочерью зажиточных родителей, но влюбилась в лесника Она тайком убегала к нему на свидания, прятала в шкафу испачканные в земле платья и считала себя самой счастливой женщиной на земле. Лесник тоже был счастлив, но понимал, что долго это продолжаться не может, что родители рано или поздно подберут Магде жениха и тогда им всем придется делать выбор. Он предлагал ей убежать на край света, где никто их не найдет, но Магда говорила, что не может расстраивать маму, потому что врачи запрещают ей волноваться. Магда говорила, что сможет убедить родителей, но с каждым разом все тщательнее следила за тем, чтобы платье не испачкалось.
И, разумеется, в какой-то момент Магда поняла, что беременна. Она ничего не сказала своему возлюбленному, ничего не сказала матери, и только отец, нахмурив брови, выслушал ее рассказ. Отец сказал, что не допустит этого брака, что, если он состоится, их семья будет опозорена. Он решил, что Магда родит, а ребенка отдадут в приют или в монастырь. Магда ходила к леснику, пока это было возможно, потом сообщила, что отец отправляет ее в другой город, к тетке, и оставшиеся месяцы просидела дома, вышивая и плача по ночам. Но отец был непреклонен, да и сама Магда потихоньку начала понимать, что брак с лесником — совершенно не то, что нужно девушке ее круга.
Когда родился ребенок, старая служанка отвезла его в сиротский приют и оставила под дверями. Отец нашел Магде подходящую партию — сына купца из соседнего города. Сын купца был хорош собой, и хотя было ясно, что даже после свадьбы он будет радовать собой всех женщин и девушек округи, Магда согласилась на этот брак. Ей хотелось поскорее забыть лесника и своего сына.
Магда с мужем были счастливы в браке, насколько могут быть счастливы люди, которые не любят друг друга. Ее сын подрастал в сиротском приюте и почти все время пропадал в лесу. Ему нравилось сидеть под деревьями и слушать, как шелестят листья. Лесник продолжал выполнять свою работу; он прекрасно знал о том, что Магда вышла замуж, но сам так и не женился. У него все-таки был выбор.
Прошло еще пятнадцать лет. У Магды подрастала дочка, похожая на мать как две капли воды, но с характером отца. Муж Магды все чаще пропадал ночами, а возвращаясь по утрам, запирался в своей комнате, чтобы жена не поняла по глазам, что он опять ей изменил. Хотя жена все понимала и так. Сын Магды, которому исполнилось восемнадцать, пошел работать лесником, повинуясь велению сердца. Как-то раз, гуляя по лесу, он встретил немолодого уже мужчину, своего отца. Сам мальчик ничего не понял, а леснику хватило одного лишь взгляда, чтобы узнать своего сына и обнаружить, что скрывали от него все эти годы. Он рассказал мальчику про его мать и про то, почему он оказался в приюте.
Однажды вечером Магда вышла погулять в сад. Мужа опять не было, дочь гостила у бабушки с дедушкой, и Магде в первый раз за все эти годы стало одиноко. Она дошла до того места, где начинался лес, и увидела двух мужчин — своего возлюбленного и своего сына. У каждого из них в руках был топор. И каждый из них взял то, что считал своим по праву: отец сердце, а сын — чрево.
— Гадость какая. Такое только в анатомическом театре ставить. — Я снимаю с плиты чайник.
— Почему гадость? Это справедливо, — отвечает она, отрезая себе огромный кусок торта. В последнее время она полюбила сладкое. — К тому же Магда вполне могла жить и дальше. В общем-то, ни сердце, ни чрево ей уже ни к чему.
— Так это иносказательно? — с облегчением спрашиваю я.
— Не знаю. — Она не любит обсуждать то, что рассказывает. — В конце концов, решай сам.
Я решаю. За этим занятием проходит остаток вечера.
История третьяВ ее историях редко случаются морали. И никогда — счастливые концовки. У меня от постоянных мыслей синяки под глазами; она выглядит великолепно, почти как пятнадцать лет назад, когда мы познакомились. Она снова полюбила кормить воробьев и прыгать по нарисованным на асфальте классикам. Ямою грязную посуду и слежу за тем, чтобы ничто не мешало ей спать и видеть. Мне страшно признаться, но я, кажется, уже не представляю свою жизнь без этих историй. А она просит купить котенка и спит по четырнадцать часов в сутки.
Это был самый обычный человек. За вычетом одного факта. Он был одержим метро. Одержим настолько, что даже его самые близкие друзья не решались спускаться с ним под землю, потому что там он терял контроль над собой. Он мог бы рассказать, что когда-то давно упал на рельсы и мать с трудом успела вытащить его из-под поезда. Мог бы, но никогда не рассказывал. Как и то, что метро с тех самых пор начало с ним разговаривать. Всеми своими стенами, вагонами и турникетами. Он знал, что тетушек, сидящих в будках у эскалаторов, по ночам отключают и укладывают в специальные коробки; что машинисты, сменяя друг друга, обмениваются специальными знаками и каждый знак влияет на судьбу пассажиров поезда; что люди в оранжевых формах, которые ездят в вагонах ближе к часу ночи, чистят метро от всего лишнего. Потому что метро — живое существо, ему хочется быть чистым. Нет, дело не в заплеванных полах и бутылках из-под пива — дело в мыслях и чувствах тех, кто ездит там днем. Они портят то немногое, что еще осталось от души метрополитена. Черной и страшной, но все-таки живой души. И люди в оранжевых формах пытаются хоть как-то облегчить существование своего хозяина. То, что метро — их хозяин, никогда не вызывало у человека сомнений. Скорее всего, думал он, они никогда не выходят на поверхность, они живут на засекреченных ветках и едят крыс-мутантов. Или крысы-мутанты едят их.
А потом человек поехал в Санкт-Петербург, и одержимость его превратилась в манию. Оказывается, питерское метро знало куда больше и разговаривало куда охотнее. Он часами стоял на платформах, не обращая внимания на толкающих его людей, и слушал. Про то, как поезда, если у них бывает настроение, самовольно меняют ветки; про то, как сверху иногда льется вода, и тогда метро радуется, потому что ему давно хочется умереть; про то, что открытые платформы кажутся ему бесстыжими. У машинистов тут были свои знаки, они не любили менять судьбы — они предпочитали менять людей. Впрочем, занимались они этим достаточно редко, потому что сознавали всю ответственность. Но иногда не могли удержаться, и тогда человека перестали узнавать друзья и родственники, он ходил потерянный и редко когда оставался в городе надолго. Он либо уезжал, либо уходил под землю. Метро в Санкт-Петербурге было более жадным и более злым. Но человека это не пугало. Он даже как-то попытался попросить машиниста изменить его, но тот только посмотрел на него, как на психа. Человек понял, что тот маскируется, и не стал настаивать. Он уважал право метро на свои тайны.
