Святослав Логинов - Черная кровь
– Только смотри, – предупредила старуха, – лиходей теперь на тебя всякую минуту выскочить может. Он, поди, сам не узнает, с чего бы его к тебе потянуло, а ты будь готов: поглядывай зорче. Сами же рассказывали, что он носится быстрей бегучей совы. – Йога почесала любимую бородавку и добавила: – Ежели он и впрямь такой быстроногий, то как бы он прямо сюда не влетел… Пошли-ка, сердешные, на улицу, а то переломаете мне всё хозяйство – кто чинить станет?
Ромар с Уникой послушно поднялись, и Таши вслед за ними. Выходя из дома, он захватил мешок и проверил, хорошо ли держится за плечами висящая шапка. На улице зорко обвёл взглядом светлый небосвод. Нет, всё спокойно. А он уже представлял, как злой чародей, оборотившись грозовой тучей, летит на зов приворотного талисмана…
Таши уселся на завалинку, попытал, крепко ли держится на шапке бирюлька. Эхма, ещё чуток, и обвешают меня амулетами, словно фигурку Лара перед праздником… Ну да ничего, перетерпим.
Уника сидит у стены, подставив лицо солнечным лучам. На лице бродит затаённая улыбка. Опять небось сын завозился в животе, вот Уника и прислушивается, что он там вытворяет. Таши вздохнул. Что за недоля такая? Унике скоро рожать, а они так и бродят по миру неприкаянно. Скорей бы уж словить поганца, скрутить ему башку, а уж там заживём. Диатритов назад погоним, в их пустыни, дом поставим в посёлке. Отдельной семьёй жить станем. Все живут на пять семей, а мы – сами по себе, шестой. И пусть кто-нибудь попробует косо посмотреть!..
Йога и Ромар тихонько беседовали. Таши сперва не прислушивался, потом разобрал отдельные слова и насторожился.
– …Сама не знаю, как он меня обошёл, – жалилась Йога. – Ведь человек с виду, как есть человек! И говорит по-нашему, и одежду носит, и оружие у него человеческое. Потом оказалось, что притворялся, – всё у них иное. Я и тогда чуяла, что не нашим духом от него пахнет, а как он появится, то обо всём забывала, дурная становилась, ровно девчонка. Околдовал он меня, что ли? Может, и околдовал… Я ведь дверь в избе повесила такую тяжеленную; запиралась от него, так он всё равно проходил – сама я отпирала или он через застреху проскальзывал?.. Не знаю.
«Это никак она о своём муже рассказывает! – догадался Таши. – Тьфу, погань! Ромар-то зачем слушает?.. Головой кивает, соболезнует. Плюнуть бы дуре в морщинистую рожу, чтобы знала наперёд!»
– …Он меня ни о чём не выспрашивал, сама, дурёха, ему всё обсказала, клятвы похерила… За то и мука мне, окаянной! Я уже на девятом месяце была, когда он насмеялся надо мной: показался в своём обличье. Тоже – человек с виду, только рот широкий, как у жабы, и волосы на голове торчком стоят, а по шее и спине гребнем спускаются. Явился вот так-то, а сам смеётся – он смешливый был. Спасибо, говорит, за науку, всему ты меня обучила. Теперь мне к дому пора. А тебе – счастливо гнить! Ну я ему и показала, что не всю мою науку он превзошёл. Шуганула его так, что он катком до самой реки катился. А что проку? С тех пор так и живу: все входы-выходы заговорила, от людей, от мира затворилась. А как дитё родилось, так меня всю опять перевернуло. Ты вот меня осуждаешь, а сам бы смог родное дитя в колыбели придушить? Смог бы, а?..
– Я тебя, Нешанка, не осуждаю, – тихо проговорил Ромар. – Я думаю, как нам дальше быть?
Таши с силой выдохнул воздух, успокаиваясь.
Сиди и помалкивай! Ромар лучше знает, что делать. Влез бы сейчас в чужой разговор и всё испортил. А Ромар вот головой покивал и о неведомых чужинцах всё, что можно, выведал. Кто знает, может чародей среди этих чужаков затесался? Трясёт гривой на шее, поминает Йогину науку. И ещё попомнить надо, что он глаза отводить мастак, настоящим человеком прикидываться.
Таши переменил позу и приготовился слушать дальше.
Однако беседе было не суждено длиться. Из смородинных зарослей вышел сын старой Йоги.
Мангас шёл своей всегдашней танцующей походкой, чуть ли не извиваясь по-змеиному, руки у него были пусты, и за спиной ничего не было, как бы не через чащу он шёл, где безоружный мигом потеряет свою никчёмную жизнь, а просто вышел прогуляться в местах знакомых и вполне безопасных. Так, впрочем, и было. Мангас гулял, бездельно шлялся по чащобам, где никто не мог противостоять ему. Хотя ублюдок и не искал подвигов, достойных его могучести. Он развлекался. Большая болотная лягуха, очумелая от страха и боли, скакала перед ним, напрасно ища спасения. Время от времени она пыталась замереть, стать невидимой, скрыться среди травы, получить хотя бы секундную передышку, но с ногтя преследователя с сухим треском слетала голубая искра, вонзалась в истерзанное лягушачье тельце, и квакушка против воли совершала новый громадный прыжок.
Таши подавил презрительную гримасу, с трудом сохранив на лице безразличное выражение. И это тот, кого он подозревал в умалишениях против всего мира! Прав Ромар – не может мангас быть неведомым чародеем. Это опасная, злобная и глупая пустышка, горе и вечная вина рехнувшейся от одиночества Йоги.
Скорее по привычке и для очистки совести Таши нащупал висящую за спиной шапку и надвинул её на лоб. Меховой колпак сдавил голову пылающим обручем. Пушистый хвостик заточенной спичкой вонзился в переносицу. В глазах мигнуло и за это мгновение мир успел перемениться. Всё, что прежде было главным, прочным и незыблемым, даже земля под ногами, истаяло, как тает в предутренний час лунный свет. Призрачные деревья окружали его, призрачные кусты и трава, призрачный мир. Зато небо надвинулось к самой земле, набрякло густой венозной кровью, опасно отяжелело, прогнулось, вытянувшись гигантским сосцом, набухшим словно вымя объягнившейся овцы. Это чудовищное питалище касалось темени бредущего мангаса. Оно судорожно сокращалось, проталкивая вниз переполнявшую его густоту, и после каждой перестальтической судороги с ногтя мангаса слетала голубая искорка, терзающая ничтожную лягушачью плоть. А по вздувшимся небесам волной проходила новая судорога, и казалось, сейчас небо не выдержит, прорвётся на бледную землю, изничтожив разом всё, до чего сможет достать, сожжёт, испарит, и отныне в этих местах от горизонта до горизонта раскинется глубокая яма, полная горькой безжизненной воды, и далёкий берег станет будто снегом покрываться соляной коркой, а кругом на сотни дней пути не останется никого живого, один Кюлькас уляжется на дно мёртвого моря и когда-нибудь, может быть, уснёт, дозволив немногим выжившим в далёких краях копошиться на разорённой земле.
Так вот на что тратилась сила, способная двигать горы! Вот ради чего гибли люди и корчилось мироздание! Чтобы скучающий идиот мог безнаказанно мучить лягушек! А они-то искали злодея, мечтающего сокрушить мир!..
