Алекс Готт - Белый Дозор
— У меня-а жена-а-а ох ревнивая-а-а! — На этой высокой ноте Алексей завершил свое выступление в пыточной палате (как он мысленно назвал это помещение) и крикнул: — Я всё могу, я всё ощущаю!
— Ничего ты не можешь, пока мы тебе этого не позволим, — заявил Манг, — полежи-ка ты лучше вот здесь. — Завернутый в простыню, Лёша оказался на полу неподалеку от Виктора.
Открыв окно и просунув в него все три свои головы, Лечуньи в три глотки крикнули:
— Эй вы, доблестные будущие пациенты, старатели щита и меча! Радетели топора и булавы! Философы копья и лука! Всё прошло удачно! Один дурно воспитан, за что был исцелен в собственном соку, а второй, который моложе, несмотря на свое несносное любопытство, оказался крепким парнем. Оба в полном порядке! Забирайте ваши экземпляры и катитесь отсюда подальше, век бы вас всех не видеть, честное благородное слово!
Вскочив с насиженных было мест, ратники, позабыв про обед, организованно ринулись к воротам, вбежали во двор, двое самых крепких, Богумил и, разумеется, Добродей, залезли на складную лестницу, остальные выстроились в живую цепь. Лечуньи, словно тончайший хрустальный сосуд, передали Богумилу большой окровавленный сверток — Виктора. Богумил столь же осторожно принял его, опустил Добродею, а тот, в свою очередь, передал Виктора Темнозору и так далее, пока последним стоящий в цепи Боригнев подхватил первого исцеленного и отнес его к месту привала отряда, положил у костра. Но страшную, заскорузлую простыню Боригнев трогать не стал, вернулся, чтобы спустя мгновение принести на то же место завернутого в простыню Алексея.
Вышата внимательно наблюдал за этим процессом, Живосила нигде не было видно, он незаметно исчез во время всеобщей возбужденной суеты, пропал неизвестно куда. Когда всё закончилось, Вышата последним выходил со двора. Уже стоя в воротах, он крикнул:
— Лечуньи, спасибо вам! Я опять перед вами в неоплатном долгу!
— Долг-то он платежом красен, — беззлобно отвечала ему голова Просперо, — да уж ладно, чего там… Как говорится, свои люди и когда-нибудь сочтемся, сейчас уже не до этого. Подойди-ка поближе, чтобы нас никто не слышал. Сам знаешь, какие времена грядут, — перешел на шепот Просперо, в то время как Ман и Зиу вертели головами по сторонам в опасении, что их беседу кто-то может подслушать. — Скоро сюда очередь выстроится, придется работать не за троих, а за десятерых, и всё равно всем помочь не успеем. Дурные у меня предчувствия, друг наш Вышата. Очень дурные.
— Настоящая очередь выстроится туда, — Вышата красноречиво посмотрел в небо, — и туда, — он вперил взгляд в землю. — И знаете, что я вам скажу, лучше бы очередь к вам была шириной с Млечный Путь, чем туда, куда я указываю, тёк хотя бы тонкий ручеек. Велесовы луга пустуют, но скоро там будет достаточно голосов. Битва в Яви уже началась, и Невзор торжествует, он в абсолютном выигрыше и знает, что делает. Черная Богиня приняла человеческий облик, и сила ее нарастает с каждым днем. Стоит ей проникнуть сюда, и тогда очередей, о которых мы с тобой толкуем, не избежать, и они покажутся еще меньшим из зол. Если дойдет дело до открытого противостояния между Марой и всеми нами, то… Мне даже думать об этом не хочется. Это вам не одна маленькая Атлантида, которую пришлось принести в жертву, и она ушла под воду вместе со всем, что в ней было, а земли материков после этого разошлись по Великому Морю. Здесь вода поглотит каждый клочок суши, затопит всё, и всё живое погибнет. Навь, как всегда, хочет всё начать с нуля, думая, что у нее получится построить мир без Прави. Навь считает себя самодостаточной, и убедить ее владык в обратном невозможно. Кто мы в сравнении с ними, с богами? Лишь осколки призрачного мира, о котором никто ничего толком не знает. Я пытался сделать это, пытался убедить, когда бессчетное количество лет тому назад говорил с Марой, но она лишь посмеялась надо мной. Скажу вам по правде: эта эпоха мира Яви действительно, как никогда, близка к полному разрушению, и шансы спасти ее, удержать гармонию трех миров в равновесии, как никогда, малы.
— Один к миллиону? — осведомился Манг. — Знаешь, я же некоторым образом смуглый арий, предок всех индусов, а индусы — гениальные математики. Так какова у нас вероятность?
— Нет. Даже не один к миллиону. Просто один. Один-единственный шанс. Это тот паренек, которому вы только что срастили хребет.
— И всё? — разом вскричали все три головы.
— И всё, — кивнул Вышата, — так что один к нулю, то есть почти ничего.
Лечуньи очень трогательно свесили свои головы на длинных шеях. Возникла некоторая пауза, во время которой Вышата наблюдал, как там, на поляне, у костра, зашевелился окровавленный кокон, внутри которого шесть умелых рук поместили Виктора.
— Один пришел в себя, — с улыбкой произнес Вышата. — Сейчас будет орать от счастья и говорить, что он даже в далекой молодости, когда у него ничего не болело, не чувствовал себя более здоровым.
— Значит, мы обречены? — не обращая ни малейшего внимания на последнее, что сказал Вышата, спросил Просперо, и кудесник пожал плечами.
— Надежда всегда есть… О, вот и второй зашевелился! Родимир, — с теплотой произнес Вышата. — Ну что ж, милые вы мои трехголовые умницы, мне пора. Я привязался к этому пареньку. Он умен, честен, ему не нужно объяснять разницу между добром и злом, и он напоминает мне меня самого в дни моей невозвратной юности.
— Если представить себе, как давно это было, можно сойти с ума всеми тремя головами разом, — вздохнули Лечуньи. — Неужели этому смертному предстоит встать впереди Белого Дозора?
— Надеюсь, что до этого не дойдет. Если такое случится, то мы и впрямь обречены, — сурово произнес Вышата и заторопился. — Прощайте же.
— Прощай и ты. Ждем новостей, — невесело ответили Лечуньи и уже вдогонку седому кудеснику крикнули: — Поклон от нас Беловодью и Белому Городу!
— Непременно, — не оборачиваясь, пробормотал Вышата, — непременно…
Идя быстрым шагом, опираясь одной рукой на посох, а другой придерживая свою длинную бороду, Вышата смотрел, как приходят в себя Алексей и Виктор. Ратники натаскали в щитах воды из соседнего ручья и окатывали их ледяной влагой. Виктор уже стоял на ногах, притворно вскрикивал, дурашливо приседал и кукарекал, хлопая себя по бокам, изображая ярящегося петуха, готового ринуться в бой. Лёша сидел на земле и счастливо улыбался. Он лишь вздрагивал, когда очередная порция холодной воды смывала с его тела накопившуся во время пути пыль, а вместе с ней и остатки тяжелого недуга. Он с наслаждением вытянул руки перед собой, сжимал и разжимал пальцы, колотил оземь босыми пятками и всё приговаривал: «Могу! Могу ведь!»
