Олег Верещагин - Горячий след
— Я-то думал, что ты Властелин Тьмы, — Олег перешёл на "ты" совершенно непроизвольно, сам не заметив этого. Может быть, потому что его неожиданно удивили эти рассуждения. — А ты просто мелкий паразит. Блоха или вошь.
Он ожидал, что пришелец разозлится. Но тот рассмеялся и повёл рукой над плотом:
— Смотри. Ты погубил их всех. Они бы жили. Почти все. Некоторые даже неплохо. А теперь вы все умрёте. Все.
— Я не верю, что ты всесилен, — тихо сказал Олег.
— В этом мире — как, впрочем, и в твоём — почти всесилен, мальчик, — даже с какой-то грустью подтвердил пришелец. — Увы. Ведь бога нет. Нет моего вечного оппозиционера. Да и меня-то изначально создали люди. Например, как СПИД. Сами создали, сами вырастили, сами сделали сильнее себя. И теперь я диктую им, как жить. Почти во всех мирах. А в некоторых — только я и диктую. Ты же видел их — мои миры. Ты их видел, ты жил в них. Ты даже почувствовал их на себе. Каково это, мальчик — видеть, как убивают друг друга честные, смелые, умные — и знать, что это всё — моё, и не иметь сил что-то сделать? А теперь, — он наклонился ближе, и Олег не почувствовал никакого запаха, не услышал дыхания, — я открою тебе самую страшную тайну. Перед смертью ты должен узнать её, чтобы тебе было страшнее умирать. Ты удивлялся, что я не мешаю тебе? А я играл с тобой. Всего лишь играл, потому что знал — закономерным будет этот итог. Ты сам придёшь к нему, потому что иначе в моём мире — нельзя. Нет другого мира. Нет другого итога. Вот и всё.
И он обвёл рукой плот и океан вокруг.
Олег снова облизнул губы. Кровь была солёная, как морская вода, которой не напьёшься. Только у морской воды привкус соли, а у крови — железа. Кто-то думает, что в человеке есть только дерьмо. По-своему он прав, наверное. Но на губах Олега был вкус железа.
— Тогда запрети мне быть человеком, — негромко предложил он. Лицо пришельца стало встревоженным. — Ты живёшь, наверное, столько, сколько живёт Земля. А я — всего пятнадцать лет. Ты всесильный. А я и себя-то сейчас передвигаю с трудом. Запрети мне быть человеком.
— Не понимаю, — признался тот озабоченно.
Олег рассмеялся — искренне и легко:
— Я думаю… Но я объясню, не беспокойся. Можно приказать бросить оружие
201.
целой армии. Но нельзя заставить бросить оружие человека, который решил его не бросать. Такого надо сначала примитивно убить. Ну так убей и забери. Не жди, что я брошу его сам. Каких бы имён ты мне называл — моего среди них нет. И нет у тебя власти надо мной. А что до смерти — так я после некоторых встреч здесь не очень-то в неё верю.
— Утром на вас может наткнуться корабль. Остальных, конечно, продадут. Но я легко устрою так, что ты…
— Пошёл вон, — устало сказал Олег. — Надоел.
Он на миг прикрыл глаза. А когда открыл их — на краю плота никого не было.
* * *
Корабля утром не было.
Зато Артур вытащил из воды Генку.
Проснулся вовремя, чтобы увидеть, как тот молча, "солдатиком", уходит на глубину в прозрачную воду. Через полминуты Артур уже выволок его на плот и ударом между лопаток выбил из него солёную смерть, которой тот успел наглотаться. И только после этого понял — Генка собирался не пить, а утопиться.
Жуков плакал, скорчившись рядом. Артур, помедлив, положил руку ему на плечо:
— Тише, — сказал кадет. — Тише, разбудишь всех, а все устали.
Генка поднял на Артура измученное мокрое лицо. Облизнул полопавшиеся губы.
— Я… — дрожащим голосом начал Генка и, захлебнувшись слезами, уткнулся в грудь кадета. — Я не хотел… я просто не смог… я не хотел… я… понимаешь… я не смог… прости меня… прости, прости, прости…
— Давно простил, — сказал Артур. И сам поразился своим словам, прислушался к себе изумлённо: что это он плетёт?! Но понял вдруг, что это — правда. Не знал, давно или нет, но ни злости, ни ненависти, ни даже равнодушия к Генке не осталось. Была только жалость.
Генка поднял лицо. Мокрые глаза были огромными:
— П… равда?! — изумлённо выдохнул он.
Артур кивнул…
…Он ничего никому не рассказал. Даже Олегу, когда тот проснулся и они вместе лежали (умирали…) на носу плавно качающегося плота. Разговор шёл о совершенно отвлечённых вещах.
— Странно, — задумчиво сказал Олег, — где же клейма?
Артур приподнялся на локте и поинтересовался севшим голосом:
— Ты, что бредишь?
Олег хмыкнул, улёгся удобнее:
— Ты знаешь, что такое Х'cан'кор? — Артур помотал головой. — Ужасная флейта.
В переводе с оркского, — Артур уже сидел, глядя на Олега с откровенным беспокойством. — Ты не читал Пехова?
— Нет, — отрезал Артур. — А тебе голову напекло…
— Ничего мне не напекло, — Олег сел по-турецки. — Я сдуру много читал.
Живетьева, "Стальное княжество", Каплан, "Круги в пустоте"… Фабула везде одна: наш человек, мальчишка, иное пространство, рабство… Везде описываются клейма. Но никому из вас клейма и не думали ставить. Ну ладно — девчонки, не хотели уродовать. Ну ладно — Макс, там это, может, не принято. Но ты-то и Кирилл с Тимкой были в классическом рабстве…
— Большое тебе спасибо, — ядовито сказал Артур. — Тебе что, хотелось, чтобы в
меня ещё и раскалённой железкой потыкали?
202.
— Да ничего мне не хотелось, — Олег шлёпнул ладонью по воде. — Просто
странно, вот и всё…
— Да тут этих странностей море, — сказал Артур. — Вон, океан целый вокруг…
Хватит трёпа, послушай, как поёт.
Пел Макс. Пел плохо — он и так-то не умел, а тут ещё и еле сипел сухой глоткой. Но песня была — вызов. Мальчишка сидел на краю плота, смотрел в небо и пел:
— Он носил волчью шкуру и перед битвой пил волчью кровь, чтобы стать воплощением этого бесстрашного зверя и броситься на врага — и, если он погибал в бою, вслед валькириям, уносившим викинга, слышался прощальный волчий вой…
Перед битвой волчью кровь пил из древней чаши,
Поднимает чёрный стяг и вступает в бой.
Богом севера храним,
Гордый и бесстрашный,
Против тысячи один
На земле чужой.
Город битвами сожгли хитрые лисицы
Стынет золото в огне
Клад монастырей
Меч поёт в твоих руках, звёздами искрится
Жажду крови утолить просит побыстрей.
Пусть последним будет яростный прыжок —
Хватит силы для рывка.
Смерть и слава!
Погибает старый волк,
Разрывая криком,
Разрывая криком
облака
облака.
Честно биться ты привык —
Нож вонзили в спину…
Рассмеялся, увидав страх в глазах врага.
И душа рванулась ввысь,
Злость и гнев отринув —
К вечным солнечным морям
