Роман Афанасьев - Знак Чудовища
- Как обещал, - бросил северянин.
Потом развернулся и быстро вышел из таверны. Крестьянин проводил его долгим взглядом. От него не укрылась и военная выправка гостя, и ривастанский герб на колете, прикрытый старым плащом. Да говор северный плащом не прикрыть. Но медяк приятно холодил ладонь и обещал много веселья.
- Эй, - гаркнул крестьянин, расправляя плечи. - Пива мне! Того самого, что в кувшине! И побольше. Пью сегодня за драконью шкуру, что принесла мне прибыток. Пусть хорошо ей висится на гвозде в подвале барона!
Пиво принесли. И много. Подсели знакомые, потом пошел в ход второй медяк, и третий, припасенный на черный день.
Глубоко за полночь, когда гулена возвращался домой, из темного переулка навстречу ему шагнула темная фигура. Крестьянин и вскрикнуть не успел - удар по голове заставил его замолчать навсегда. Вор обшарил карманы, вывернул наизнанку пустой кошель, и ничего не найдя, растворились во тьме.
Рассказ об убийстве дракона принес деньги. Но не удачу.
ЭПИЛОГ
В темном небе матово блестели звезды. Сквозь дыру в крыше они казались зернышками риса, что рассыпались по черному покрывалу неба. Создатель щедро просыпал их из горсти и, к счастью, забыл подобрать утерянное.
Сигмон лежал на спине и смотрел в потолок. Вернее - в ту самую дыру, что он пробил своим телом в крыше хижины Леггера. Было неудобно - глиняный пол, утоптанный до твердости камня, оказался на удивление жестким. Но тан привык. Каждую ночь он ложился на спину и разглядывал звезды до тех пор, пока не проваливался в темную бездну сна. Зато утром, открывая глаза, он сразу видел клочок синего неба - как заплату на потолке. И это ему нравилось. Чинить крышу он не хотел.
Он вообще ничего не хотел. Проведя в хижине Леггера два долгих месяца, он постепенно отвык чего-либо хотеть. Сначала, в первые дни, он сделал многое. Первым делом он отыскал останки мага - их не тронули ни звери, ни птицы, - и закопал их недалеко от края обрыва. Сигмон не знал, как надо хоронить магов. Даже представить себе не мог, этим всегда занимались другие маги. Поэтому он просто выбрал самое красивое место у обрыва, и закопал в землю все, что осталось от Леггера. Разровнял землю, сделал все так, чтобы никто не догадался что здесь могила. Ему казалось, что так и надо. Еще при жизни маг ушел от шумного мира, и наверняка не захотел бы, чтобы его тревожили и после смерти.
В первое время Сигмон часто приходил на обрыв. Каждый день. Он смотрел свысока на долину и холмы, на квадраты виноградников, поля, дома крестьян, и думал о том, что, наконец, его мечта сбылась. Он больше не бежал, не прятался, и не сражался. Обрел мир и покой. Вознесся над суетливым миром и оставил позади всю мерзость и грязь, присущую роду людскому.
Ему было хорошо. Сначала тревожили воспоминания и дурные сны, но постепенно тан научился не думать о плохом. Он просто не думал ни о чем. День был похож на день, ночь на ночь, время тянулось все медленнее, а потом и вовсе остановилось.
Обычно весь день он тратил на поиск еды: бродил по лесу с утра до вечера и старался найти что-то съедобное. Это было не слишком трудно. Плоды незнакомых деревьев, грибы, ягоды - все шло в дело. Желудок Сигмона исправно переваривал любую пищу, не капризничая и не доставляя неприятностей хозяину.
Чувствовал он себя прекрасно. Сначала немного донимал голод и тан даже начал охотится, но ему быстро наскучило. Тан был настолько быстр и ловок, что охота превратилась в пустую забаву. Его первой добычей стали толстые птицы, вьющие гнезда на земле и напоминавшие куропаток. Вкусом они напоминали курицу, и тан один раз объелся так, что потом отсыпался весь день. Потом ему удалось поймать в озере нескольких рыб - слишком мелких для жарки, но отменно показавших себя в супе. Ему даже удалось добыть нескольких тощих зайцев, но их мясо оказалось таким жестким, что он решил больше не охотиться на них. А потом, через пару недель, голод ушел.
С той поры Сигмон довольствовался только тем, что собирал в лесу. Он много спал и мало ел. И не думал ни о чем. Порой он казался сам себе деревом, что просто существует в лесу. После бешеной скачки по городам и странам, после сражений и суеты бегства, внезапный покой подкосил Сигмона. Он чувствовал себя мечом, который кузнец вынул из горна и бросил в ледяную воду. Это было так странно, так больно и одновременно приятно, что тан долгое время не мог прийти в себя. Как манекен, пустой и бесчувственный, он бездумно бродил по лесу, собирая ягоды и тут же съедая их. К закату возвращался в хижину, долго лежал, рассматривая небо, потом закрывал глаза и погружался в темноту. А утром все начиналось снова.
Стало холодно, но это не тревожило тана. Старого одеяла и очага вполне хватало, чтобы согреться. Дни стали коротки, ночи длинны, и он знал, что пришла зима. Где-то далеко на севере земля укрылась белым пушистым одеялом. Здесь, на юге, тоже похолодало, но не сильно. Сигмон знал, что снега он не увидит. И от этого, почему-то, становилось грустно.
Вскоре он перестал ходить к обрыву и смотреть свысока на долину. Он уже не хотел летать. Он просыпался, ходил, ел, спал, и каждое утро все начиналось заново. Дни слились в один большой день, и было трудно отличить один от другого. Единственным развлечением стало собирание еды. Он мог найти все, что нужно за пару часов, но предпочитал растягивать это занятие на весь день. Больше ему нечем было заняться. Все чаще тан чувствовал себя больным. Он стал плохо спать, и хотя у него ничего не болело, иногда он чувствовал себя так паршиво, что хотелось плакать. Где-то в душе засело колючее чудовище, и ворочалось всякий раз, когда тан вспоминал о том, что было раньше. Ему чего-то не хватало, и он никак не мог понять - чего.
Только когда луна состарилась во второй раз, Сигмон понял, что за чудовище терзает его. Имя новому демону было - одиночество. И тан не знал, сможет ли он выдержать новое испытание.
И сейчас, рассматривая звезды, он пытался понять - насколько его хватит. Сойдет ли он с ума раньше, чем вырастет новая луна, или все-таки найдет в себе нечто такое, что позволит ему жить здесь годами - как Леггеру?
Ответа он не знал. Зато у него были звезды вечером и клочок синего неба по утрам. И только это пока спасало.
Сигмон закрыл глаза и звезды пропали. Открыл глаза и - звезды появились. Они находились на небе всегда и пребудут там вовеки веков. Вечные маяки надежды для моряков и свечи утешения для одиноких сердец.
Глаза снова закрылись, и тан постепенно погрузился в сладостную дрему, готовясь целиком отдаться сновидениям. Но именно в этот момент, когда он парил между звездами и темной пропастью сна, он услышал треск.
Это оказался даже не треск, скорее шорох - хруст сухой веточки, задетой краем одежды. Но это - чужой звук, ему не место в лесу, и потому для ушей тана он прозвучал громовым раскатом. За два месяца Сигмон так привык к звукам леса, что посторонний звук резанул его словно нож. В его маленьком мире появился кто-то еще. Чужак.
