Виктория Шавина - Научи меня летать
Келеф коснулся пальцами ожерелья на шее, и бледное лицо скрылось за белой улыбающейся маской:
— Я должен был рассказать, мой герой. Тайны связывают двоих столь же неумолимо, сколь и клятвы.
Церемония прошла скромно. Единственным гостем издалека был старик Каогре, который сидел молча, погруженный в невесёлые воспоминания, всё время, пока один из его советников бубнил славословия, обращённые к небесам. Некогда грозный правитель поднял голову единственный раз, когда вслед за Келефом, должен был произнести слова отречения, но так и не открыл рта. Их записали на бумаге, старик трясущейся рукой, едва удерживавшей перо, вывел подпись, снял с шеи тяжёлую металлическую печать и бережно, точно мать, оставляющая младенца у чужого порога, положил её на землю. Потом поднялся, опираясь на руку советника, и ушёл. Даже притихшая дочь не осмелилась его удерживать.
Облезлые шкуры закрывали стены, потрёпанные ленты развевались на ветру, придавая пустому двору нелепый, а не праздничный вид. Надани часто и неловко смеялась, пытаясь внести оживление. Воины, пришедшие из деревни, молча жевали недожаренное мясо. Смеркалось. Когда зажглись факелы, люди выстроились в три ряда, уныло прочитали клятву верности. Орур повторил её отдельно, так чтобы слышали все, и низко поклонился новому правителю. Данастос, не обращая ни на что внимания, беседовал с Келефом. Вазузу ненадолго покинула его, остановилась рядом с Хином; улучив момент, украдкой обняла и шепнула так быстро, словно всхлипнула:
— Будь счастлив.
Хин спустился во двор ещё до рассвета, неторопливо поднялся на стену.
— Хм, — приветствовал его сторожевой из гамака, накрытого шкурой.
Молодой уан посмотрел в его сторону.
— Что-то вы ни свет, ни заря, — уклончиво отговорился тот.
Одезри собирался промолчать, вместо этого вдруг признался:
— Тревожно.
— А то, — ничуть не удивился старый стражник. — Одному остаться — это всякому не по шерсти.
Хин вздохнул, облокотился на стену, обжигающе холодную. В зелёном свете зари его лицо казалось серым, постаревшим от ночных кошмаров.
— Кто только тут вот так ни стоял, — негромко заметил сторожевой. — Чего только ни передумали — только камни и помнят.
Уан провёл рукой по глазам, будто пытался стряхнуть липкое наваждение. Летень, кряхтя, повернулся в гамаке, внимательно присмотрелся к сгорбленной фигуре и сиплым голосом сказал:
— Напрасно ждёте.
Одезри обернулся к нему.
— Уехали уже, — пояснил сторожевой.
Хин резко выпрямился:
— Когда?
— Три часа назад. В самое жуткое время.
Молодой мужчина замер неподвижно, потом затряс головой, сорвался с места и бегом бросился вниз по лестнице.
— Эх, — коротко вздохнул стражник, но, вместо того, чтобы закрыть глаза и снова задремать, повернулся на другой бок и уставился в зеленеющую даль.
Эпилог
— Я не понимаю, Хин, — криво улыбаясь, выговаривала Юллея, меряя комнату шагами. — Год назад — я не могла позволить себе платье, как у госпожи Седвес. Семь месяцев назад — мне пришлось делать вид, что я не знаю, как при дворе уванга модны веера. Посмотрите, нет, вы посмотрите в каких обносках вынуждена ходить ваша прекрасная жена! Пять месяцев назад — туфли! Два — я до сих пор ношу те кольца и украшения, которые привезла с собой! И теперь вы снова заявляете мне, что я не могу шить платье у господина Де-Рьи?
Её верхняя губа приподнялась, презрительно и брезгливо. Ребёнок проснулся и заплакал в колыбели за тонкой завесой.
— Я не могу это выносить! — женщина раздражённо топнула ногой. — В ваших руках треть зоны Онни, а вы не в состоянии найти средства? Мы постоянно что-то строим, строим и строим! Куём оружие для всех этих ополченцев! Тут вам хватает средств! Хорошо, почему не отправить их на охоту — пару десятков раз не для себя, а для нас, для меня? Вы — уан, прикажите им!
Ребёнок, испуганный громким голосом матери, кричал всё яростнее, едва не задыхаясь, багровея от натуги.
— Заставьте. Это. Умолкнуть, — отрывисто, сквозь сжатые зубы вымолвил Хин, резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
В коридоре он едва не столкнулся с матерью.
— Опять довёл её до слёз? — мрачно спросила та и вздрогнула, когда уан повернулся к ней.
— Замолчи, — равнодушно выговорил он. — У меня от вас болит голова. Окружён одними треклятыми женщинами. Почему вы уверены, что лучше меня знаете, как управлять владением, как мне себя держать и что говорить? Вы ничего не получите.
— Хин, — попыталась возразить Надани.
Он взглянул на неё исподлобья, словно вернулся в детство, устало вздохнул и, схватив её за плечи, потащил по коридору, втолкнул в покои. Женщина услышала, как проскрежетал замок, недавно поставленный снаружи, рванулась к двери и несколько раз ударила кулаком по равнодушному камню. Ответом ей стал лишь мерный, постепенно затихающий стук каблуков.
Он избегал ходить на вторую половину крепости. Каждый раз, как становилось совсем невыносимо, он пробирался меж деревьями сада и замирал перед каменной плитой. Он не мог открыть эту дверь, потому что тогда, как в миг до смерти харнапта, увидел бы лишь пустоту. Плита оставалась недвижной, и Хин обманывал себя, повторяя раз за разом: «Я могу протянуть руку и постучать. Я так и сделаю — в следующий миг. Камень уйдёт в стену, как это не раз бывало, и на пороге появится он». Обман помогал успокоиться, и уан, кивнув древним Богам на прощание, поворачивался к страхам спиной.
В этот раз Хин не удержал и не опустил руку. Раздался знакомый гулкий вдох, темнота заклубилась в шаге от порога, приглашая и маня. Одезри вошёл в дважды покинутый храм, невольно улыбаясь и знакомой игре теней, и влажному стылому воздуху. Не осталось никаких следов: ни паутины на колоннах, ни гобелена или ваз в зале. Уан медленно поднялся на второй этаж, остановился у двери комнаты откровений, толкнул её и переступил порог, безотчётно надеясь увидеть у окна тонкую темноволосую фигуру. Только пылинки танцевали в солнечном свете.
Он осторожно притворил дверь, открыл другую и замер. В пустой комнате стоял знакомый клавесин, призрачно-серый. Хин долго смотрел на него, не моргая, словно инструмент мог исчезнуть, затем подошёл ближе, оставляя следы в пыли, покрывавшей пол. Лунная музыка зазвучала в памяти кружевом потревоженных серых хлопьев, опадавших вниз. Крышка инструмента, там, где уан провёл по ней рукавом, заиграла красками. Из забвения проступила картина, некогда заворожившая маленького мальчика.
Хин обернулся к стене, у которой прежде стоял контрабас, посмотрел на пятно света рядом с окном.
