Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – бургграф
– Обойдется еще дороже, – ответил я. – Ладно.
Я вышел во двор, снова донесся странный стук. Я обвел взглядом двор, кусты изломаны копытами множества коней, а вон там стена дома забрызгана красным, да и земля темная от впитавшейся крови.
Пока я шел в ту сторону, стук стал слышнее. Наконец я определил, что стучат из винного подвала, отодвинул тяжелый засов.
Двери распахнулись, я едва успел отпрыгнуть от меча озверевшего Кукушонка. В посеченных доспехах, с огромным кровоподтеком на лице, он трясся от ярости, но меч опустил и крикнул:
– Успели? Слава Богу!
– Как ты здесь очутился? – спросил я.
– Выдра послал меня за вином, – объяснил Кукушонок, он беспокойно шарил взглядом по двору, – я уже нацедил полный кувшин кельнского, поднимался наверх, как вдруг увидел во дворе чужих! Все с оружием, орут, выскакивают из дома. Я сразу за меч, мы схватились, эти молокососы совсем не умеют драться. Двоих я зарубил насмерть и троих ранил, как кто-то ударил булыжником издали, сволочи… Я рухнул обратно в подвал, только и слышал, как загремел засов. А потом только стук копыт…
Я сказал хмуро:
– Не вини себя, в подвал мог бы пойти и Выдра. Иди в дом, узнаешь новости. Ран серьезных нет?
Он сказал гордо:
– Есть работа для оружейника, а не лекаря.
– Иди в дом, – повторил я.
Выдра помогал Амелии на кухне, при моем появлении быстро перебросил пару ломтей на тарелку. Меня мучил голод, руки задрожали, когда ухватил горячее мясо, истекающее сладким соком, и поспешно впился зубами в податливую плоть.
Торкилстон ел неспешно, посматривал на меня с прежним уважением и опаской, что медленно переходили в восторг. Кукушонок сидел тихий, чувствуя себя виноватым, как будто всю схватку просидел в безопасности в обнимку с бочкой вина. Я оглянулся на бледную Амелию, она механически переворачивала на огромной сковороде ломти мяса, руки дрожат, сказал успокаивающе:
– Сэр Торкилстон, мы живы, а руки могут держать мечи. Не волнуйся, мы вернем девочку.
Амелия бросила на меня умоляющий взгляд. Торкилстон покосился на нее, покряхтел, но все-таки спросил:
– А что насчет черных месс?
Я отмахнулся:
– Да в задницу эти мессы! Пусть забавляются.
– Сэр Ричард, – сказал он и снова покосился на Амелию, – ходят слухи, что там приносят в жертву детей…
– Некрещеных, – уточнил я. – Аделька у нас крещеная, как я помню.
– Крещеная, – торопливо подтвердила Амелия.
– Ну вот, уже проще…
Выдра хмыкнул от плиты:
– Да тем зверям какая разница? Надо успеть отбить до того, как соберутся. Кто знает, когда у них очередной сбор?
Я сказал:
– Не думаю, что ее принесут в жертву сегодня, уже светает… А до завтрашней ночи много воды утечет.
Амелия с мольбой смотрела на меня. Я проглотил кусок и, прежде чем мои зубы впились в следующий, сказал быстро:
– Никаких жертв! Никакой черной мессы.
– Откуда вы знаете?
– Знаю, – ответил я. Посмотрел на их лица, пояснил: – Это деловые люди. И ребенок им нужен для сделки, а не забавы.
– Какой сделки? – спросили оба в один голос.
Я прожевал, схватил еще один кусок и сожрал, прежде чем нашел силы ответить:
– Госпожа Вуазен надеялась, что все состоянии мужа отойдет к ней. Для того его и убила… руками Джафара. Но сейчас, когда все имущество Бриклайта принадлежит госпоже Амелии, ей ничего не остается, как попытаться отнять это состояние уже у госпожи Амелии.
Торкилстон смотрел на меня с ожиданием.
– И что нам делать?
– Ничего, – ответил я с хладнокровием, которого не испытывал. – Просто ждать.
Он помялся, спросил осторожно:
– И что будет?
– Пришлют весточку, – ответил я, отчаянно надеясь, что так и будет. Если уж тут пошли по рыночному пути, то будет торг, а не слепая месть, именуемая то благородной, то подлейшей, в зависимости от занятой стороны. – А мы тогда и решим, как поступить.
Амелия вскрикнула:
– Да будь оно проклято, все это состояние! Мне и то, что есть, самой не поднять!.. Куда еще и Бриклайтово? Я и свое отдам, только бы мой ребенок вернулся целым и невредимым!
Торкилстон вздохнул сочувствующе, я ответил с неловкостью:
– Я даже верю, что девочку вернут в целости, если переписать все имущество на госпожу Бриклайт…
Она вскрикнула, прижимая руки к груди:
– Так сделайте это, господин! Где эта проклятая бумага, я тут же ее порву, пусть сама владеет всем…
Я отстранил ее руку, Торкилстон перехватил Амелию, она спрятала лицо на его груди и зарыдала горько и безутешно. Я сказал с неловкостью:
– Я бы тоже отдал. Что значит имущество, когда на той стороне такое сокровище, как Аделька?.. Но нельзя давать подлецам выигрывать. Иначе мир рухнет. Победа одного подлеца окрыляет тысячи других. Так они помалкивают и прикидываются приличными людьми, а если хоть один из них победит таким образом, то здесь такое начнется… Нет, зло должно быть наказано. В назидание!
– И для предотвращения, – повторил Торкилстон. – Да, это верно… хоть и жестоко.
– По отношению к госпоже Бриклайт?
Он покачал головой:
– Эту гадину я бы сам с наслаждением задушил. Но жестоко вообще… Понимаю, что нельзя вот прямо сейчас помчаться туда и порубить всех в капусту, но… все равно не понимаю, почему нельзя. Нет, головой понимаю, а душой – нет.
– Это хорошо, – сказал я, – что не понимаешь.
– Почему?
– Не все нужно понимать. Есть истины, которые нужно принимать. Да, слепо! Потому что мы – люди.
Он посмотрел на меня с великим уважением, а я скривился, услышав в своих словах какую-то великую фальшь. Или даже не фальшь, а хуже: затасканную истину, настолько затасканную, что так и жаждется либо возразить, либо поступить наоборот.
Дождавшись ночи, я обошел дом, вяло казнясь, что позвал тогда Бобика, а он как чувствует, ходит следом и вздыхает так тяжело, что я не выдержал, встал на колени и поцеловал его в морду.
– Не печалься, мы отыщем Адельку.
Он вздохнул снова, в глазах глубокое сочувствие и виноватость, я погладил по громадной голове.
– Ты не виноват, это я тебя выдернул отсюда.
Послышались шаги, Торкилстон спустился по лестнице в легком доспехе, но с мечом в ножнах и двумя кинжалами на поясе.
– Собираетесь в город, сэр Ричард?
– Надо, – ответил я. – Оставляю Бобика с вами. Всякий раз, когда забираю отсюда, что-то случается.
– А вы?
– Просто пройдусь.
– Ночью?
– Во мне проснулось нечто поэтическое, – объяснил я.
– Лук не забудьте, – подсказал он.
