Сергей Малицкий - Печать льда
Так или иначе, но народ толпился у навеса который день и постепенно расхватал не только всякую мелочевку, которую можно было показать приятелю с рассказом («а вот эту подкову я купил у того самого кузнеца!»), но и все, что там продавалось, до последней скобы. Дошло уж до того, что кузнецы-соседи начали за изрядную монету подбрасывать и свой товар на его столы, а там уж и поить-угощать самую яркую ярмарочную знаменитость.
Так и вышло, что в праздничный день Снерх решил отправиться в Кривую часовню, чтобы поблагодарить Хозяйку Погани за свалившееся на его голову счастье, и по этому случаю приоделся. А именно: натянул новые порты, смазал сапоги салом, подпоясал рубаху пестрым шнуром да вытащил из сундука шерстяную свитку с красным кантом. Колпак, правда, был серым, зато чистым и пропитанным смоляной водой, от запаха которой кошак кузнеца тут же зафыркал и влетел на самую верхушку поленницы дров.
Сочтя, что красивее одеться можно, а удачливее быть нельзя, Снерх закинул через плечо малую перевязь и прицепил к ней короткий меч, ножны которого обтянул еще по весне парчой. Для боя никакой пользы, а для цвету и выгула – лучше не придумаешь. Только улыбку не стал на лицо нацеплять, потому как с лица его улыбка и так никогда не сходила, и с той самой улыбкой двинулся к часовне.
Народ на торжище бурлил, но, несмотря на праздничный день и ожидаемую в полдень в Храме торжественную службу, бурлил не слишком сильно, потому как многие отправились к Водяной башне, где сынок недавно умершего старшего магистра должен был с минуты на минуту скрестить меч с собственным дядюшкой, а судя по удару колокола, так и скрестил уже давно.
Снерх раскланивался со знакомыми, шире растягивал губы, когда ловил улыбки незнакомых. Иной раз качал головой, когда сумасшедшие акробаты на помосте закручивали уж какой-нибудь чересчур смелый прыжок или начинали мельтешить деревянными кинжалами. А то делал гордое лицо, наткнувшись на стражников, которых в праздничный день было на торжище в избытке, но так или иначе приближался к часовне.
У меняльных лавок Снерх подсобил Вохру закинуть на тележку обитый железом сундук и, хотя не получил ответа на вопрос, куда делся славный парень Чарк, который по весне заказал ему несколько чудных ножей, помог оттащить тележку к внешним воротам. Старика там ждали несколько смуглых и худых тележников, которых стража не пускала к торжищу. Снерх простился со стариком, подивился тому, что чуть ли не все стражники вышли в праздничный день в дозоры, да посочувствовал скамам, ругавшимся через решетку с охраной ворот, что к часовне пропускают только по полсотни паломников, а не по сотне, как в обычный день.
Странности начались уже возле часовни, но и они не смогли смахнуть улыбку с лица кузнеца. Сначала он узнал среди шатающихся вокруг часовни дозоров Сардика. Нет конечно же славный магистр Сардик никак не мог ходить в день равноденствия вокруг торжища в доспехах стражника да еще в надвинутом на глаза подшлемнике, но седая и кудрявая борода, что торчала над горловиной кирасы, могла принадлежать Сардику и больше никому.
Посмеявшись над самой мыслью, что борода может разгуливать отдельно от магистра, Снерх купил в лавчонке у часовни жертвенный хлеб и приготовил серебряный, чтобы опустить его в чашу для подношений. Потом занял очередь сразу за широкоплечим молодым крестьянином, что прижимал к груди сверток то ли с подарком храму, то ли с купленным на торжище большим копченым рыбцом.
Предположение, что неотесанный крестьянин, явно впервые попавший в Айсу, идет в Кривую часовню к священному пламени с копченым рыбцом, так развеселило Снерха, что он фыркнул. А когда крестьянин недоуменно оглянулся, расхохотался в голос, потому как лицом тот был один в один похож на магистра Фолкера, под началом которого тот же Снерх пару лет назад два месяца обучался натягивать самострел и махать мечом на случай осады Айсы.
На громкий хохот кузнеца начали оборачиваться и стоявшие в очереди три десятка скамских тележников. Мужики были как на подбор: все широкоплечие, все с новенькими попонками на плечах со стальной скобой поперек, чтобы цеплять тележные постромки. За ними оторвались от рассматривания в храмовой лавке памятных безделушек уже подивившиеся на священный огонь скамы. Смешная одежда у них была: свитки-стеганки с короткими рукавами по локоть, словно у сварских лучников, а рубахи, что под свитками, с длинными рукавами, такими, что руку до костяшек пальцев захлестывали. Верно, рубахи эти не только Снерха рассмешили, потому что стражник, что бороду Сардика носил, даже мимо не смог пройти, а уцепился за рукав крайнего из тележников и чуть не до локтя его вздернул.
Вот тут совсем весело стало, потому как обиженный скам закричал что-то по-своему, а скамский говор с айским никогда не спутаешь, слова вроде те же, а изо ртов скамов и айсов по-разному вылетают. Но стражник, наверное, понял выкрикнутое, потому как ударил скама в живот, да не кулаком, а кинжалом! Да так, что тот тут же пламенем поганым занялся.
Тут бы Снерху и бежать обратно к дому, счастливой жене да румяным ребятишкам, но словно окаменел кузнец. Как скамы начали скидывать с плеч попонки да заостренные скобы из них тащить, кузнец еще увидел. Как едва ли не половину паломников залп из самострелов подрубил – тоже. И как Солюс, храмовник часовенный с бородавкой на щеке, любитель копченой птицы и дармовой выпивки, из храма выскочил да от болта, в ухо вошедшего, поганым пламенем заниматься стал – рассмотрел. А больше ничего.
Ни того, как стражники порубили всех скамов у часовни, хотя и многих своих потеряли. Ни того, как кинулись к воротам акробаты с помоста да еще с полсотни торговцев, что уж больно шустры оказались для степенных пузачей. Ни того, как их взяли сверху залпом самострелов стражники, собравшиеся едва ли не со всей слободской стены. Ни того, как полился простой люд с торжища улицами и переулками, как начали захлестывать город ужас и безысходность.
А все почему? Потому что магистр Фолкер, который снес головы спрятанным в сверток мечом двум скамам, на излете зацепил клинком горло кузнеца.
Остаток ночи друзья провели в доме Олфейнов. Орлик безжалостно оторвал брус с дверей, сквозняк взметнул прах Хаклика, но Рина это не смутило. Он уже залечил раны на собственной груди и теперь едва стоял на ногах. Вельт хотел отвести парня к большому ложу, но Рин отказался и прошел в собственную комнату. Орлик опустил мешок с доспехом на скамью и удалился на кухню. Айсил села рядом. Она кусала губы и терла запястья, словно только что избавилась от кандалов.
– Все сладилось, – постарался успокоить ее Рин.
