Макс Фрай - 78
Вечером Максим был мрачен, не сразу отвечал на обращённые к нему слова и отмалчивался при попытках расспросить, что случилось.
Ира допила вторую чашку чаю и собралась уходить. Потом расскажет, если оно того стоит.
— Подожди! — Максим встал с кухонного табурета и отошёл к окну. — Таська написала мне письмо, сегодня из ящика достал.
Ира, ставившая в холодильник блюдце с лимоном, звякнула им о большую банку с огурцами; через секунду она закрыла белую дверцу и прислонилась к ней спиной.
— И что пишет?
— Пишет, что скучает, что хочет вернуться, что всё поняла, что дура была законченная, что любит… Ирк, что делать?
Он опустился на пол, усевшись по-турецки, Ирина подошла и села рядом.
— Что делать? Брать отпуск, отбазариваться от Димки, с которым вы хотели ехать на Алтай, мотать в Омск, или в Томск, или где она у тебя там сейчас, брать её с собой, выгуливать по горам, сколько надо, а потом везти сюда и больше не отпускать. А ещё лучше — увольняться и вместе возвращаться в Питер. Вот что делать.
— А ты?
— А что я, у меня Игорь. Бог знает, получилось бы у нас с тобой что-нибудь хорошее, но двоим человекам точно было бы плохо от этаких экспериментов. Двоим — это минимум, на самом деле.
— Спасибо тебе, — он крепко обнял её за плечи и уткнулся лицом в её волосы. Она осторожно высвободилась из-под руки, погладила его по голове и отправилась в ванную. Лицо пылало, глаза лихорадочно блестели, но были сухими. Она улыбнулась зеркалу и не снимала улыбку с лица, пока не вышла из подъезда. Бормоча в такт шагам какие-то стихи, она прошла пешком все три остановки, разделявшие их дома, сказала родителям, что очень устала на работе, отказалась от ужина и провалилась в тяжёлый сон без сновидений.
Максим должен был выйти в отпуск через две недели, аккурат после летнего солнцестояния. Они как-то молчаливо решили провести это время, как ни в чём не бывало. Съездили на шашлыки к максимовой кузине, сходили в недавно приехавший Луна-Парк, а потом ещё два раза — в кино, всласть нагулялись по окрестностям, сообща устроили три феерические дружеские пьянки. Он втыкал ей в волосы жасмин и обрывал для неё ирисы в чужих палисадниках; перед хозяйкой одного палисадника он картинно встал на одно колено и она сама вынесла ему три высоких острых стебля с нежными лиловыми цветами. И по ночам тоже всё было хорошо: он действительно светился в темноте, как серебряная молния, а она была похожа на медовое осеннее яблоко с тонкой кожицей. На солнцестояние было решено большой компанией ехать на озеро где-то дальше Сормова; за три дня начали обзванивать друзей.
— Что я забыл? — Максим свирепо метался по комнате, укладывая рюкзак; разложенные кучками вещи тонким слоем покрывали пол. Ирина сидела с ногами на огромной тахте и флегматично вышивала трилистник на замшевом кошельке. Крестиком.
— Водку взял?
— Водку — взял.
— Это главное. На остальное у тебя список: берёшь, сверяешься и планомерно укладываешь пунктик за пунктиком. Ты уже семь лет ходишь по лесам, а нервничаешь, как в первый раз.
— Мы опаздываем, мы уже опоздали!
— Успокойся, все остальные опоздают ещё сильнее.
Так и случилось. Когда Ирина (с продуктами на компанию) и Максим (с большим рюкзаком для дальнего путешествия) подошли к филфаку, похожему после ремонта на кремовый торт, из обещавшихся десяти пришли только трое.
— Ждём двадцать минут и уходим! — в Максиме проснулся педант.
Впрочем, через двадцать минут подошли все, кого ожидали, а два человека сверх того ещё и сели компании на хвост. Перегородив Покровку, шли на автобус, смеялись, пели; Ирина держала Максима под руку и рассеянно улыбалась.
— У тебя такой вид, будто он сделал тебе предложение, — Натка зацепилась за вторую иринину руку.
— Не угадала, мы сегодня расстаёмся, — шепнула ей на ухо Ирина и подмигнула, точно заговорщица.
Сперва всё было хорошо. Пили импровизированную шафранно-имбирную настойку (засыпать имбирь и шафран в бутылку водки, тщательно взболтать), жарили на огне сосиски, пекли картошку, орали песни. Потом нестойкие личности засопели около костра, стойкие завели какую-то глубокомысленную беседу, а парочки начали расползаться по окрестным кустам.
Ирина сплела венок из ромашек и два раза переплыла озеро. Максим принёс ей на берег одежду, они выпили ещё по глотку ядовито-жёлтой гадости и залезли в спальник.
Выспаться им так и не удалось: один из севших на хвост, выпив настойки, оказался панком, русским националистом и любителем Достоевского, начал громко жаловаться на экзистенциальное одиночество и несовершенство мира, заблевал собственный спальник, пошёл на озеро его стирать, благополучно потерял и, задушевно матерясь, начал искать пропажу по окрестностям, то и дело спотыкаясь об Ирину и Максима. Этого последнего он, в довершение всего, растолкал с просьбой о пяти рублях на проезд и даже получил желаемое, с дополнением в виде полного набора фактов об интимной жизни и происхождении всех своих панковских родственников, а за компанию — и не раз этой ночью поминавшегося Фёдормихалыча вкупе с Николаем Бердяевым и Константином Леонтьевым.
Спать дальше не получалось, к тому же, солнце поднималось всё выше и сияло всё ярче. Максим заправлял джинсы в казаки и ругался, Ира, приподнявшись на локте, наблюдала за ним. Панк, наконец, уехал, все остальные разошлись ешё раньше. Когда Максим застёгивал куртку и завязывал шейный платок, Ира начала тихонько всхлипывать, а когда он утягивал ремни на рюкзаке, она уже рыдала в голос, подвывая, как зверь, спрятавшись с головою в спальник, скрючившись там, как младенец в утробе, так что он не видел её искажённого лица и лишь смотрел сверху вниз, как она корчится у его ног бесформенным кульком, смотрел, не зная, что сказать и чем помочь. Наконец, она притихла, высунула из мешка красное опухшее лицо с прилипшими ко лбу потемневшими волосами и хрипло попросила передать одежду. Он передал, а потом, повинуясь её жесту, отвернулся.
— Я не буду тебя провожать, ладно?
— Угу.
— Счастливого пути.
— Счастливо оставаться, Ириша. Всё будет хорошо.
Он развернулся и пошёл вдоль берега. Шагов через двадцать она окликнула его. Он обернулся: Ирина в длинном светлом платье стояла и махала ему вслед; её лицо закрывала кожаная маска с бретонским пейзажем и отделкой из ракушек.
Когда Максим скрылся из виду, она сбросила одежду и спустилась к воде. Со стороны города доносился колокольный звон, небо над головой напоминало перевёрнутое море, на песке трепетала крылышками бабочка-голубянка. Она тронула воду пальцами ноги, затем ступила в озеро и медленно пошла вперёд. Когда вода подступила к её груди, шее, глазам, она не поплыла, как сделал бы любой на её месте, но продолжала мерно идти вперёд и смотрела на солнце, не щурясь. Над макушкой вода сомкнулась очень мягко, и никаких кругов видно не было.
