Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Осеклась.
А вдруг ошибка? Вдруг все иначе, и это сестры, точнее та, которая призвала Лихо, та, которая силой воли своей подняла монахинь, наделив их подобием жизни, вдруг именно она пришла и за Богуславой.
— Орден, — губы матушки Анатолии тронула слабая улыбка. — Разберется.
Богуслава злилась.
Злость была красной. И сладкой.
Злость требовала выхода.
И Богуслава искренне пыталась смирить ее, но…
— Не стоит, — сказало отражение в перевернутом зеркале. — Стоит ли отказывать себе в мелочах?
— Меня могут раскрыть.
— Тебя уже раскрыли, — отражение повело плечиком. Оно было столь прекрасно, что Богуслава замерла, любуясь им.
Собой?
Конечно, собой…
— О чем ты думала, заявляя на Себастьяна?
— Он мне мешает, — Богуслава провела пальцем по шее, такой белой, такой нежной. — Пусть его арестуют.
— Ты и вправду на это надеешься? Дурочка.
Волосы рыжие.
Зеленые глаза.
Яркие до невозможности, и Богуслава смотрится в них, смотрится, пока не остается ничего, кроме этих глаз.
— Они должны! — возражает она себе же и смеется, потому что со стороны этот спор выглядит преглупо. Но квартира ее пуста.
— Себастьян — его любимчик.
О ком она?
Ах, о том смешном толстяке… он глуп. Некрасив. Наверное, глупость ему можно простить, но не то, как выглядит он. Жалкий, жалкий человечек… такие не должны жить.
И собственная мысль донельзя порадовала Богуславу: конечно, как она сразу-то не поняла? Все ее беды… да что ее? Все беды мира исключительно от некрасивых людей.
Зачем они живут?
— Познаньский воевода прекрасно знает, что Себастьян не способен на все то, в чем ты его обвинила, — отражение злилось, но Богуслава простила ему злость. Себе она готова была простить почти все. — Но теперь у него появились вопросы. И отнюдь не к Себастьяну. Думаешь, полицейский у твоей двери просто так поселился? Из большой к тебе любви?
Почему нет?
Богуслава красива, она только сейчас это осознала. А красота стоит и любви, и преданности… но полицейский тоже нехорош. Огромный, неповоротливый, что медведь, простоватый.
Места в мире занимает много, а толку-то с него?
— Он тебя сторожит, — отражение улыбалось, и Богуслава улыбалась ему в ответ. — И ждет появления ведьмака.
— И что?
— А то, дорогая, что с ведьмаком тебе встречаться не с руки…
— Я уже встречалась. Раньше.
— Раньше, — согласилось отражение. — До того, как ты стала такой…
— Какой?
Отражение не ответила, но Богуславе ответ был не нужен. Конечно, она изменилась. Стала невероятно притягательной, и ведьмак поймет это.
Обвинит… в чем обвинит?
В чем-нибудь. Красивым людям всегда завидуют…
— Прежде и вовсе на костер бы отправили, — заметило отражение и вздохнуло тяжко — тяжко.
Костер?
Богуслава не хотела, чтобы ее отправили на костер.
— Ты должна мне помочь!
— Я помогаю.
— Как?
— Разве ты не красива?
— Красива, — подумав, согласилась Богуслава.
— Пользуйся этим.
Правда, как именно следовало воспользоваться красотой, отражение не объяснило, оно вдруг сделалось блеклым, будто бы выцветшим. А по темной поверхности зеркала пошли трещины.
Они множились и множились, пока все стекло не осыпалось крупным жирным пеплом.
Мерзость какая!
И Богуслава, подняв юбки, отступила.
Ей нельзя испачкаться. Она слишком красива… правильно, слишком красива, чтобы умереть на костре. Но с ведьмаком ей не справится… или все же… ведьмака можно обмануть.
Уйти.
И сказать всем, что она, Богуслава, вернется всенепременно.
Именно так.
Пусть ждут. Она рассмеялась, счастливая от того, что так замечательно все придумала, и закружилась по комнате. Остановилась, вспомнив, что надобно спешить.
Огляделась.
Подхватила нож для бумаг, красивый, с рукоятью из слоновой кости, с острейшим клинком, в котором, почти как в зеркале, отражались зеленые глаза Богуславы.
— Извините, — она выглянула за дверь. — Можно вас… на минуточку?
Полицейский оглянулся, убеждаясь, что обращаются именно к нему.
— Мне… мне очень нужна ваша помощь, — Богуслава смотрела снизу вверх и столько было в глазах ее надежды, что Андрейка кивнул. Отчего ж не помочь панночке?
Евстафий Елисеевич, конечно, строго — настрого велел, чтоб Андрейка ни на шаг не отходил от дверей, так ведь для того, чтоб панночка не сбежала. А бежать она не собирается.
Вон, в платьице домашнем.
В туфельках махоньких.
Обиженная, несчастная, точно дитятко… и как на нее-то можно было подумать дурно? Ошибся познаньский воевода, как пить дать, ошибся… оно-то, конечно, не Андрейкиного ума дело, старшим на ошибки указывать. Этак и без места остаться недолго.
Но панночку жаль.
И коль в Андрейкиных силах помочь ей, он поможет.
— Вот, — панночка указала пальчиком на диван. — Вы не могли бы его сдвинуть?
— Куда?
Диван был велик, солиден, но так и Андрейка-то парень видный, он не то, что диван, коня на спор подымал… выиграл тогда полтора злотня.
Глядишь, и панночка за помощь отблагодарит… хотя, что деньги — пустое, лучше пускай глянет ласково, улыбнется, оно и довольно.
Богуслава нахмурилась, задумавшись, куда надобно передвинуть диван, потом вспомнила, что сие — нисколько не важно и, ткнув в угол комнаты, велела:
— Туда. Вы ведь справитесь сами? Вы такой сильный…
Андрейка кивнул.
В горле вдруг пересохло, а сердце забилось быстро — быстро, как не билось уже давно, с самого детства Андрейкиного, когда он на спор меж рельсами лег… дурень был.
И сейчас дурень.
Уйти надобно… уйти и дверь закрыть… но как отказать, когда панночка так смотрит? И губу облизывает… и есть в ней что-то этакое, опасное…
— Конечне, смогу, — сказал Андрейка и наклонился к дивану, подхватил одной рукой, поднял…
И успел отпрянуть, когда серый клинок резанул по плечу.
— Панна Богуслава!
Она ударила вновь, с непонятной самой себе яростью. Вид крови лишил остатков разума.
Андрейка уворачивался от ударов, но выходило плохо. Панночка была быстрой.
И безумной.
Она смеялась и пританцовывала, и в руки не давалась, только норовила все полоснуть клинком… теснила к двери, и Андрейка пятился, пятился, а когда отступать стало некуда, швырнул в панночку подушку. Та зарычала.
Оскорбилась, наверное. Пусть и безумная, но все ж княжеского роду… а в княжон, небось, подушками кидаться не принято.
— Панна Богуслава, — Андрейка нащупал витую ручку. — А панна Богуслава… успокойтесь уже…
