Сергей Алексеев - Волчья хватка
И это было не данью приближения к боярину; таким образом Пересвет как бы унижал себя, искупая свою прошлую вину перед отцом, которому в поединке изуродовал правую руку и лишил его возможности жить жизнью аракса — выходить на ристалища.
Ражный поздоровался как подобает, однако боярин только вскинул взгляд на него, оторванный от каких-то собственных, нелёгких размышлений, подвинулся, освобождая место на корневище, но посадить рядом отчего-то передумал. В синем цивильном плаще он более походил на сурового начальника, чем в боярском кафтане.
В его присутствии нельзя было воспарить нетопырём и взглянуть, с чем же пришёл Пересвет, с чего это вдруг ему понадобился побеждённый араке?
О поединке он и словом не обмолвился, будто и не было Тризного Пира…
— Ручного волка завёл? — спросил будто между делом.
— Он не ручной, — с первой же фразы стал противоречить ему Ражный, и получилось это случайно, без всякого умысла, однако Воропаю не понравилось.
— Зачем таскаешь за собой?
— Не таскаю, — опять сказал поперёк. — Привёз его в дар вотчиннику. А потом… Это не зверь.
— Я видел зверя, — невозмутимо произнёс Пересвет, однако Ражный знал, что таится за таким спокойствием. — И повадки звериные. Одарил ты вотчинника!
— Полагал, он рад будет. А повадки у него не волчьи — человеческие, и отец Николай с ними справится.
— Да уж, много радости. Твой волк только что зарезал жеребчика в стойле.
— Говорю же, это не просто зверь, — после паузы произнёс Ражный. — Жаль, Голован и жеребчику обрадовался…
— От души сделал дар? Иди предвидел исход поединка?
— Суди сам, Воропай. Ты мой род знаешь.
— Род знаю, и тебя… знаю.
Он явно намекал на потешный поединок…
— Пришёл встряску мне учинить? — в упор спросил Ражный.
— Встряску тебе Ослаб устроит… А у меня несколько вопросов есть, — боярин глядел мрачно. — Старец в гневе на тебя. Что ты там натворил, в своей вотчине?
— В моей вотчине все спокойно…
— В прошлом году на тебя насела одна компания, — перебил боярый муж. — А ты начал либеральничать с ней, вместо того чтобы сразу отвадить оглашённых.
— Что я и сделал…
— Сделал? — недружелюбно оживился он. — Сделал, когда они тебя за горло взяли, когда вотчину оккупировали.
— На то были причины, — обронил Ражный, не желая вспоминать «Горгону».
— Садись и рассказывай, — велел боярый муж.
— О чем, Воропай? — Ражный остался стоять. — Ты и так все знаешь.
— Например, о том, почему «Горгона» выбрала жертвой тебя. К десятку Урочищ подкрадывалась, а влезла в твою вотчину… Давай, араке, я слушаю!
Ражный долго молчал, затем переступил с ноги на ногу, как застоявшийся конь, хотел сказать — во рту пересохло, и язык не повиновался, но не от страха: за сутки поединка если и попадала влага, то это были капли дождя, хлопья снега или пот соперника…
— Да ты садись! — прикрикнул боярый муж. — Садись, в ногах правды нет…
Он сел рядом и, не поднимаясь над землёй летучей мышью, старой своей раной ощутил синий холодный свет, источаемый Пересветом, и в тот миг подумал, что бродяжить по свету, может быть, и придётся, но лишь каликом перехожим из Сирого Урочища…
Молчун вначале освободил Кудеяра из «шайбы», прорыв ход снаружи до размеров, чтобы пролез человек, после чего отвёл его к болоту и там приговорил.
Видеоглаза Поджарова отсмотрели и отсняли, как все это происходило, пожалуй, за исключением развязки, и потому скрывать труп и прятать следы не имело смысла. Хозяева отдали своего верного раба на заклание или не могли помешать волчьей мести, хотя Ражный полагал, что «Горгона» находится где-то поблизости от базы, по крайней мере, операторы видеонаблюдения, и при большом желании могли бы воспрепятствовать расправе.
Не таясь, он пошёл в егерский домик, разбудил Карпенко и Агошкова, велел взять лопаты, брезент и схоронить Кудеяра. Егеря поняли, что началось от-рабатывание греха своего и преследования за московскую шлюху не будет, схватились за дело с азартом.
— Может, утопить его в болоте, суку? — предложил Агошков. — Там такие окна — дна не достанешь!
— Пусть и у него будет могила, — заключил Ражный. — Холм не насыпайте, но камнем отметьте место.
Егеря ушли в лес, а он отыскал в номерах гостиницы бандершу, спящую по-детски безмятежно, выложил перед ней украшения Мили.
— Это от сестры, подарок. Собирайся и уезжай отсюда сейчас же.
— От какой сестры? — спросонья не поняла или привычно стала выкручиваться Надежда Львовна. — Что это значит?
— От Мили! От Мили!.. Только не тебе, а Вере и Вике. И все, гуляй.
Она вскочила, осторожно и боязливо потрогала золото на тумбочке, отдёрнула руку.
— Нашли… Она жива?
— И просила сказать, чтоб не искали. Я жду, когда уйдёшь.
— Послушайте, Вячеслав… Вы не знаете, как нам приходится… Я работаю одна и содержу семью из шести человек. Вы не знаете!..
— Знаю, уходи! Я исполнил свой долг. А выслушивать и утирать слезы не намерен. Особенно женщине, торгующей живым товаром.
— А вы не тем же бизнесом занимаетесь? — в её голосе послышался вызов. — Не досугом?.. Только я продаю проституток, тварей, порождённых родом человеческим. А вы?.. А вы продаёте вольных, диких зверей, природу. И доставляете наслаждение убийством.
Кажется, бандерша тоже владела волчьей хваткой и умела отдирать кожу от рёбер, однако он мысленно с ней согласился, ибо нечто подобное уже приходило в голову, только никак не связывалось с бизнесом проституции, точнее, никогда не думалось, что можно провести такие аналогии.
Но не рассказывать же ей о вотчинном Урочище…
— В самом деле, есть сходство, — подтвердил он. — Охота на зверей — древнейшая профессия… Так что вдвоём нам всегда будет тесно. Освободи мою территорию.
Будто заведённая игрушка, она механически исполнила женский танец сборов в дорогу: беспрестанно двигаясь, механически побросала вещи, спрятала украшения в кошелёк, невидящими глазами стреляя в зеркало, набросала грим на лицо, мазнула губы помадой и, сгибаясь под тяжестью ноши, медленно побрела к воротам. Охранница Люта вдруг злобно заметалась на цепи, залаяла, перекрывая выход, но бандерша словно и не заметила этого, прошла мимо и уже за воротами вдруг бросила сумку и облегчённая, сначала пошла скорым семенящим шагом, потом неловко и некрасиво побежала.
И её не следовало жалеть…
Едва она скрылась за поворотом дороги, как из лесу прибежали возбуждённые и одновременно подавленные егеря, воткнули лопаты.
— Слушай, Сергеич! Не понял, что за дела? — с ходу начал Карпенко. — Нет там Кудеяра! Кровь есть, обрывки тряпок на месте схватки, шерсть волчья… И больше ничего!
