Полина Копылова - Летописи Святых земель
Утром по розовым от солнца сугробам разъезжали, рыхля снег и позвякивая железом, окутанные паром сервайрские и окружные рейтары. Мороз крепчал. Ноздри лошадей и воротники возле подбородков одел колкий иней, носы алели. Конники щурились, разглядывая редких прохожих, вертели головами в нахлобученных шапках – плотно засупоненные оплечья мешали двигаться.
Народу на улицах прибывало. Горожане с опаской косились на молчаливых верховых. Что-то произошло в Цитадели. Что-то нехорошее, иначе не звенели бы все улицы от сбруи и не мелькали бы повсюду взятые на локоть черно-алые щиты с песьей головой – гербом Тайной Канцелярии. На улицах перешептывались. Рынок уже гудел, густо валил пар из раскрытых ртов и возбужденно сопящих носов. На удивление, в этот раз никто ничего не знал, и даже самые отъявленные городские сплетники недоуменно округляли глаза. Оставалось только пялиться на белые башни Цитадели, на черный, вмерзший во льды Сервайр, где все окна, горевшие ночью, теперь мрачно чернели. И еще одно удивляло и тревожило: давно должны были открыть в Цитадели ворота – и не открывали.
Лишь к полудню дрогнул подъемный мост, заскрежетали герсы, и в подворотне закачались силуэты всадников. Выехал Радамор, глашатай, с ним четверо офицеров в доспехах и суконных кот д'арм с фестонами. У входа на мост скопилось, переминаясь с ноги на ногу и ежась, уже довольно много народа. Глашатай набрал воздуху в легкие и обратился к толпе:
– Слушайте, внимайте, честные горожане Хаара, слушайте злую весть! Великое несчастье на устах моих! Королева Беатрикс, Божьей милостью владычица наша, опоена ядом по злому умыслу Окера Аргареда!
Над замершей толпой сквозило в облаках голубое небо. Голос глашатая наполнял сердца тревогой и гневом.
– Будучи злокозненно опоена, ныне владычица наша при смерти, и только в руках Божьих спасение ее. Молитесь же за спасение нашей королевы Господу Вседержителю. – Он кольнул лошадь шпорами сквозь прорези в попоне и въехал в раздавшуюся перед ним толпу, неся на городские стогны свою весть. Помедлив, горожане двинулись вслед, колотя в закрытые ставни, врываясь в тихие церкви, гремя набатом с колоколен, долбя молоточками в двери и вопя исступленно о том, что королева отравлена.
Весть летела пожаром, не держась долго под одной крышей, поражая умы, заставляя рты изрыгать потоки проклятий. Не прошло и двух часов, как всюду стало черно от высыпавшего на улицы народа, который метался от одного уличного оратора к другому. Из раскрытых, уставленных свечами церквей неслись молитвенные хоры, с колоколен ошалело трезвонили колокола, которые раскачивали вдесятером. Все вели себя так, словно небо упало на землю, словно золото стало грязью или Бог оказался дьяволом. Страх и ярость овладели людьми, все сбились гуртом и каждый старался перекричать другого.
Отравлена, отравлена, отравлена! Эту весть носило по Хаару, она перемахнула через стены в трущобы Нового Города, вызвав даже там глухое ворчание. Мир кренился, все шаталось, земля уходила из-под ног, город валился в снежную бездну.
При смерти! Королева при смерти!
Что же теперь будет? Сердца дрожали, кулаки сжимались, глотки вопили, как будто воплем и бешеной бранью можно было что-то поправить или хотя бы ослабить ощущуние неминуемой беды.
Уже начали зажигать первые факелы. На щитах и латах стражников плясали беспокойные алые отблески. Смеркалось. Напряженное ожидание сделалось невыносимым. Приспущенные штандарты мертво повисли на граненых шпилях Цитадели.
Каркающее «ха-ха!» раздалось вдруг в этой тягостной тишине. На мосту в Сервайр, подбоченясь, стоял замотанный в холстину босяк, и от него так воняло навозом, словно он специально в нем валялся.
– Ха-ха! – повторил он, кривляясь. Кое-кто обернулся к нему. – Этарет травят королеву за то, что она травит Этарет! Все просто, как конская задница! А Ниссагль-то убил мальчишку за то, что тот поднес королеве яду, как будто мальчишка главный виновник! Мальчишке принесли маленький кисетик со снадобьем. Люди и Этарет вечно носят друг другу кисетики, чтобы травить друг друга. И вот мальчишка хрипит на соломе, у него все кости переломаны, и он никому не нужен, потому что Гирш сейчас ищет Окера Аргареда, а что с королевой, о том и вовсе неведомо. Не удивлюсь, если она умерла. – Оборванец явно не мог уследить за своими мыслями.
– А, Этарет?! Бей их! – Заревел какой-то, видать, еще со вчерашней ночи не протрезвевший лучник. – Бей белобрысых ублюдков! Всех убить!
– Верно говорит! – завелись с другого края, наполовину озоруя, наполовину всерьез. – На пал! Кончать их всех!
Толпа отозвалась утробным рычанием. На той стороне реки, на Дворянском Берегу, высились резные башни этаретских домов. Призывы к убийству слышались все чаще, все настойчивей, люди сбегались к пристаням.
Первое «убивайте Этарет!» еще только раздавалось за стенами Нового Города, заставляя шлюх прислушиваться, вскидывая подбородки, а в толпе на берегу уже замелькали поднятые над головами оглобли, клепки, разогнутые обручи от бочек, и с нарастающим бессловесным кличем все стали спрыгивать на лед.
Казалось, что Вагерналь потекла поперек, неся на взбурливших почерневших водах палки, молоты, топоры, дреколье, вывернутые из пирсов заостренные бревна и факелы.
«Смерть Этарет!» – плечом к плечу шли подмастерья и лучники, лавочники и ремесленники, бежали вприпрыжку, черпая башмаками снег и подхватив до колен юбки, их женщины с красными щеками и в сбившихся на затылок чепцах, каждый горячил себя криком, стараясь не отставать от других; все неслись, оставляя позади белые стены Цитадели и Черный Сервайр, торопливо, помогая себе оружием, лезли на высокие набережные, срывались, бранились, неуклюже вскакивали и бежали в пустые улочки вдоль серых стен. Тут толпа было растерялась, но двое лучников, словно не замечая в отдалении конную стражу, дружно навалились на окованные узором ворота и, разразившись проклятиями, потребовали себе бревно для тарана.
Под доносившийся издалека набатный звон бревно качнулось в десятке рук и ударило острым носом в створки ворот. Ворота устояли. Принесли второе бревно, суковатое, как ерш. Колотили им быстро, круша с удвоенной силой, пока расшатанные створки с треском вдребезги не разлетелись. Открылся большой пустой двор с деревом посередине и каменными изваяниями зверей возле крыльца.
В доме не успели ничего предпринять для защиты. Там были только смирные невольники в золотых гривнах. Самые ретивые смутьяны выволокли их и швырнули на снег под ноги толпе. Рабы глядели умоляюще, ничего не понимая. Им надавали пинков и прогнали. Этот дом еще не додумались разграбить – гомоня, вывалились со двора, устремились к следующему подворью.
