Шарлотта Бронте - Повести Ангрии
— Каролина! — вновь раздалось с лестницы. — Немедленно прекрати играть! Ты знаешь, что мне с утра нездоровится!
Снизу донесся веселый проигрыш, затем голос:
— Маменька, это вас взбодрит!
— Ты очень непослушная девочка! — возопила больная, перегибаясь через перила. — Твоя дерзость не знает границ!
Когда-нибудь ты за нее поплатишься! Немедленно перестань играть, бесстыдница!
— Перестану, вот только сыграю «Джима Кроу». И зазвучал «Джим Кроу» со всей положенной удалью.
Леди Вернон завопила снова, да так, что ее голос наполнил весь дом:
— Не забывай, мадам, что я твоя мать! Ты совсем от рук отбилась! Возомнила о себе невесть что! Пора заняться твоим воспитанием! Ты меня слышишь?
«Джим Кроу» еще оглашал дом своими залихватскими аккордами, а леди Вернон — своими воплями, когда дернулась проволока дверного звонка. Звякнул колокольчик, затем раздался мелодичный аристократический стук. «Джим Кроу» и леди Вернон умолкли одновременно. Ее милость поспешно ретировалась в туалетную. Судя по всему, мисс Вернон тоже дала стрекача, поскольку снизу донеслось легкое шуршание и топот бегущих ног.
Нет надобности объяснять, кто стоял у дверей: разумеется, господа Перси и Уэллсли. Слуга впустил их, и они прошли в гостиную. Никто их не встретил, но видно было, что комната опустела совсем недавно. Открытое фортепьяно, ноты с ухмыляющимся приплясывающим негром, ярко пылающий камин и придвинутое к нему кресло — все свидетельствовало, что минуту назад тут кто-то был.
Его светлость герцог Заморна внимательно огляделся, однако не приметил никого живого. Он снял перчатки и, складывая их вместе, шагнул к камину. Мистер Перси уже склонился над рабочим столиком возле камина. Под незаконченной вышивкой лежала припрятанная книга. Перси вытащил ее — это был роман, и отнюдь не религиозного содержания. Покуда Нортенгерленд листал страницы, Заморна позвонил в колокольчик.
— Где леди Вернон? — спросил он у вошедшего слуги.
— Ее милость сейчас спустится. Я доложил, что ваша светлость здесь.
— А где мисс Каролина?
Слуга замялся.
— В коридоре, — ответил он наконец, с полуулыбкой кивая через плечо. — Боюсь, она немножко оробела, потому что ваша светлость приехали не один.
— Скажи мисс Вернон, что я хочу ее видеть, хорошо, Купер? — промолвил герцог.
Лакей удалился. Через некоторое время дверь очень медленно приотворилась. Нортенгерленд вздрогнул и отошел к окну, где и остался стоять, неотрывно глядя на сад. Тем временем он услышал, что Заморна спрашивает: «Как твои дела?» — густым вкрадчивым баритоном, звучащим тем более чарующе, чем тише он говорил. Кто-то ответил: «Спасибо, хорошо», — голоском, в котором мешались радость и детская mauvaise honte.[55] Наступила пауза. Нортенгерленд повернул голову.
Смеркалось, но света было еще довольно, чтобы отчетливо рассмотреть девочку, которая только что вошла в комнату и теперь стояла возле камина словно в нерешительности: сесть или остаться стоять. Она была очень рослая и сформированная для своих пятнадцати лет, не хрупкая и болезненная, а наоборот, пухленькая и румяная. Лицо ее, с длинными темными ресницами и необычайно красивыми глазами, улыбалось. Волосы были почти черные и вились, как подсказывает природа, хотя длина и густота уже вполне позволяли уложить их сообразно требованиям искусства. Наряд юной леди отнюдь не соответствовал ее возрасту и фигуре. Платьице с короткими рукавами, бант на поясе и кружевные панталончики больше подошли бы девочке лет девяти-десяти, чем взрослой барышне. Из-за уже упомянутой застенчивости Каролина не смотрела в лицо ни одному, ни другому из гостей; казалось, ее вниманием всецело завладел коврик у камина. Однако ж видно было, что это всего лишь смущение школьницы, непривычной к обществу. Ямочки на щеках и живые глаза указывали на природную резвость, которой требовалось лишь небольшое поощрение, чтобы перейти в чрезмерную прыть; возможно, качество это следовало скорее подавлять, нежели развивать.
— Садись, — сказал Заморна, придвигая ей стул. — Здорова ли матушка? — продолжал он.
— Не знаю. Она с утра не спускалась.
— Вот как? Тебе надо было подняться к ней и спросить.
— Я спросила Элизу, и она ответила, что у мадам мигрень.
Заморна улыбнулся, и Нортенгерленд улыбнулся тоже.
— И что же ты весь день делала? — спросил герцог.
— Рисовала и шила. Играть на фортепьяно я не могу: мама говорит, что у нее от моей музыки болит голова.
— А почему тогда на пюпитре «Джим Кроу»? — спросил Заморна.
Мисс Вернон хихикнула.
— Я всего разок и сыграла! — объявила она. — Ну мама и взвилась! Она ненавидит «Джима Кроу».
Ее опекун покачал головой.
— И ты даже не погуляла в такой хороший день?
— Я каталась на пони почти все утро.
— Все утро? А как же тогда уроки итальянского и французского?
— Я про них забыла, — ответила Каролина.
— Ладно, — продолжал герцог, — а теперь посмотри на этого джентльмена и скажи, узнаешь ли ты его.
Каролина подняла глаза от коврика и украдкой глянула на Нортенгерленда. Смешливость и робость мешались на ее лице.
— Нет, — ответила она.
— Смотри внимательнее, — сказал герцог и поворошил огонь, чтобы в темнеющей комнате стало чуть светлее.
— Узнала! — воскликнула Каролина, когда отблеск пламени упал на бледное лицо и мраморный лоб графа. — Это папа! — сказала она и шагнула к нему без особого видимого волнения. Он поцеловал ее. В первый миг Каролина только взяла отца за руку, потом бросилась ему на шею и некоторое время не выпускала, хотя тот явно опешил и хотел легонько ее отстранить.
— Так ты немного меня помнишь? — спросил наконец граф, разжимая ее руки.
— Да, папа, помню. — Каролина не сразу вернулась на стул. Она два-три раза прошла по комнате, раскрасневшаяся.
— Вы хотите повидаться с леди Вернон? — спросил Заморна тестя.
— Нет, не сегодня.
Однако кто мог этому помешать? Шуршание платья, быстрые шаги в коридоре — и вот леди Вернон уже в комнате.
— Перси! Перси! Перси! — восклицала она. — Мой Перси, забери меня отсюда! О, я все тебе расскажу, все! Теперь ты меня защитишь. Мне больше нечего страшиться! И все-таки я была тебе верна.
— Господи! Меня задушат! — пробормотал граф, поскольку маленькая женщина обвила его руками и принялась жарко целовать. — Я всегда этого не выносил, — продолжал он. — Луиза, успокойся, прошу тебя.
— Ты не знаешь, сколько я выстрадала! И чему мне пришлось противостоять! Он так меня мучил, а все потому, что я не могла тебя забыть…
