Алла Белолипецкая - Орден Сталина
Коля подумал, что от такого зрелища ему станет совсем худо, и готов был проклясть демона-галлюцинацию Азота, но нет: ровным счетом никаких ощущений при виде горящего человека он не испытал. Что было этому причиной: жестокая неприязнь к Григорию Ильичу или то, что происшествие в Зальцбурге случилось за несколько веков до Колиного рождения, – сказать было трудно.
Симмонс, однако, не собирался так просто позволить сжечь себя. Он повалился на спину, прямо на спасенные им книги, и принялся кататься по ним, сбивая пламя, хлопая себя ладонями по лицу и по бокам и произнося непонятные заклятья. Парацельс глядел на него с ненавистью; в этот момент он легко мог бы прикончить своего врага, но и сам он теперь умирал: заостренный кусок дерева вместе с легким повредил ему печень. Доктор знал это: кровь, пятнавшая его одежду, была практически черной.
Между тем в дверь забарабанили, и с улицы послышались встревоженные голоса:
– Господин доктор! Что у вас случилось?
Хоть лаборатория Парацельса и располагалась в отдельном строении, обитатели постоялого двора «Белая лошадь» никак не могли не услышать взрыва.
– Всё в порядке! Уходите! – выкрикнул алхимик.
Рассчитывать на помощь этих людей ему не приходилось. Он слишком хорошо понимал, что сделает с ними Симмонс, если они войдут сюда.
Но оставалась еще колба – с алкахестом, – по-прежнему стоявшая на полочке у двери. Парацельс видел ее, но не мог подняться с полу, чтобы до нее дотянуться. Выпустить же Азота, чтобы тот ему помог, доктор считал себя не вправе: если бы что-то пошло не так, его личный демон оказался бы в полной власти страшного валлийского колдуна, которого он сам по невероятной глупости и самонадеянности обучал в течение почти что года. И господин фон Гогенхайм решил обходиться своими силами. Он по полу пододвинулся к полке, насколько смог, взял свою шпагу за острие и, даже не заметив, что порезался, зацепил эфесом заветную колбу и стал подтягивать ее к себе. Она должна была упасть прямо ему в руки.
Однако его маневр заметил Григорий Ильич (Gareth Llewellyn – на самом деле его звали этим валлийским именем). Он уже не горел – только множество дымков вилось над его почерневшим телом. Схватив с полу один из тлеющих томов, он швырнул его в Парацельса. Точнее, даже не в него самого – в шпагу, эфесом которой тот пытался сдвинуть с места колбу.
Колба упала-таки – но перед тем описала в воздухе широкую дугу и очутилась в итоге с противоположной стороны костра, всё еще пылавшего в лаборатории алхимика. Упав на бок, сосуд разлетелся вдребезги, и его содержимое растеклось по грязному полу лужицей. Григорий Ильич (Гарет Симмонс) подполз к ней и принялся вылизывать доски пола, из которых торчали мелкие щепки, вонзавшиеся ему в язык.
– Напрасно стараешься! – Парацельс хрипло рассмеялся. – Эти капли ничего не значат…
Дыхание ученого пресекалось, а сердце готовилось остановиться. Он дотянулся до шпаги, выбитой из его руки, и положил пальцы на хрустальный шар эфеса.
– Азот, – произнес он голосом ясным и отчетливым, – запрещаю тебе выходить, пока это существо будет живо!..
И с тем умер.
Он не успел увидеть, что алкахест, вопреки его ожиданиям, принес эффект: страшные ожоги на теле и на лице Симмонса стали исчезать. Не заживать – именно исчезать, а на их месте образовывалась изумительно гладкая, слегка поблескивающая кожа.
6
– Так вот почему он послал Стебелькова за книгами Парацельса… – прошептал Коля. – Думал, что с их помощью он отыщет способ извлечь тебя из шара и управлять тобой!
– Именно так, милорд, – подтвердил Колин собеседник. – Но, хоть повелевать мною он не мог, положение мое оставалось бедственным: как вы справедливо заметили, я оказался пленен почти на четыреста лет. Того алкахеста, который слизал негодяй, не хватило бы, чтобы продлить ему жизнь на века. Но на несколько десятилетий его оказалось достаточно. А за это время Гарет Ллевелин Симмонс, валлийский чернокнижник, вошел в контакт с силами, которые могли продлить его земное существование очень надолго. Освобождения мне ждать не приходилось.
– Неужто этот мерзавец не попытался разбить хрустальный шар, когда шпага Парацельса оказалась у него?
– Вы шутите, милорд? – Азот улыбнулся – с некоторой гордостью, как показалось Коле. – Чем он только по нему не бил: от молоточка ювелира до кувалды. Только против магии господина Парацельса всё было бессильно.
– А теперь, – сказал Николай, – я внезапно оказался твоим освободителем, и в благодарность ты решил стать моим слугой. Похвально, но – не в обиду тебе будь сказано, – существам вроде тебя никогда нельзя доверять полностью. – Коля собрался прибавить что-то еще, но приступ кашля – еще более длительный, чем прежние, – остановил его.
Когда юноше, наконец, удалось восстановить дыхание, кровью оказался забрызган весь перед его рубашки, а по Колиным щекам катились слезы.
– Милорд, – в голосе Азота теперь явственно слышалась тревога, – вам срочно требуется помощь, и я не советовал бы вам отвергать ее. В вашем нынешнем состоянии это может стоить вам жизни.
– Имеешь в виду свою помощь? – Собственный голос показался Коле жалким, и предполагаемой иронии в нем не прозвучало.
– Если вы примете ее, милорд, – маленькое существо только теперь поднялось на ноги и с великой почтительностью подошло к Николаю вплотную. – И, дабы вы знали: я не мог бы поступить в услужение к вам, если бы вы не были тем, кем вы являетесь. У личных демонов тоже есть свой ранжир, как вам, вероятно, известно. Служить людям мелким и недостойным мне не полагается. А что касается доверия – я удивился бы и взял бы ваши слова под сомнение, если бы вы сказали, что станете полностью и во всем на меня полагаться. Так что же – вы позволите?..
И он – жестом на удивление уверенным – простер свою тонкую ручку в сторону поврежденного Колиного бока.
– А, – Скрябин попробовал взмахнуть рукой, но от одного этого жеста такая боль пронзила его ребра, что междометие перешло в стон, – делайте что хотите. Всё равно вы – только бред и галлюцинация.
Тонкая улыбка тронула губы Азота.
– Как вам будет угодно, милорд. Скажу лишь одно: стоит вам произнести троекратно мое имя, и эта галлюцинация окажется перед вами, готовая вам служить.
С этими словами он приложил свои почти прозрачные пальцы к Колиному боку. В тот же миг сильный – ураганно сильный – запах перечной мяты ударил юноше в ноздри, и он тотчас лишился чувств.
Когда он очнулся, крохотного создания из шара рядом не было. Зато Колю ждали два приятных открытия. Во-первых, голова его уже не болела. Во-вторых, вдыхание и выдыхание воздуха не сопровождалось кашлем, рвущим грудную клетку. Николай эксперимента ради намеренно кашлянул пару раз и потер губы: крови на них не было.
