Алена Алексина - Перехлестье
— Скоро поворот к причалу, — Шахнал почесал ладонь о заросший подбородок. — А дальше — прямо до Клеверной развилки, и там, если Перехлестье тебя примет, будет путь.
— Клеверной развилки? — заинтересовалась Повитуха.
Причал был для магов недосягаем — он вел на Закрайние земли, к горным вершинам, едва различимым вдали. Если смотреть на горизонт, пока глаза не начнут слезиться от рассыпавшихся по воде бликов, может быть, повезет и разглядишь призрачный берег, больше похожий на видение. Но что там — никто не знал.
— Ее так назвали из–за пяти дорог, что расходятся в разные стороны. Есть еще шестой путь, скрытый. Путь к Перехлестью.
— Ты был там?
— Давно. Я родом из Закрайних земель — в тех местах множество маленьких поселений, жителям которым путь в Аринтму заказан.
— Почему?
— Кому они тут нужны? В Закрайних землях живут в основном ливетины, а их, сама понимаешь, в городах не жалуют.
— Ты — ливетин?! — магесса удивленно воззрилась на мужчину, тут же отмечая про себя и волосы с медным отливом и рыжую щетину на лице.
— Да, — Шахнал грустно улыбнулся. — Когда–то единственное, что я умел, так это… — и он затянул скорбным голосом: — Пода–а–а-айте, люди добрые, сиротинушке на пропитание! Пять дней не куша–а–ал!
И тут же мужчина рассмеялся, глядя на изумленное лицо Милианы.
— Боги, как… похоже! — неверяще прошептала она.
— Мне было всего шесть, когда на площади я увидел жреца. Он был такой высокий, статный, строгий, исполненный достоинства. Помню, сначала мне понравилось его облачение — длинное платье с просторными рукавами, шитье на полах одежды, а потом наши взгляды встретились и я окаменел, столько властности было в его взоре. Даже мне — выросшему на улице ребенку — захотелось пасть ниц.
— И ты…
— Я пошел за ним. Ливетины полудикий народ, у нас не держатся за родственные связи. Меня никто не останавливал, по мне никто не плакал, я думаю, про меня вообще очень легко забыли, — мужчина говорил спокойно, без грусти и тоски. — А я шел и шел за жрецом. Помню, шел очень–очень долго, уже сгустились сумерки, в окнах домов загорались огни, я ссадил босую ногу о камень и едва плелся, хромая и всхлипывая. Я уже мечтал, чтобы он, наконец, остановился, потому что чувствовал — еще немного и не смогу за ним угнаться, останусь один. Но не одиночество страшило, страшило то, что не сумею прикоснуться к неведомому таинству, которое источал этот человек. Однако окликнуть служителя богов я не решался. Что ему какой–то бездомный сопляк? И вот, когда уже казалось, что не смогу сделать ни шагу, жрец обернулся и сказал: "Мальчик, ты так хочешь попасть в дом бога или ждешь момента, чтобы подрезать мой кошелек?" А я вдруг почувствовал, что не могу сказать ни слова. Тогда он взял меня за плечо и повел в Храм. С той поры я навсегда ушел от мира, потому что впервые обрел дом. Настоящий.
Милиана смотрела на него с грустью. Словно бы воочию увидела того ободранного уставшего ребенка — грязного, босоногого, прихрамывающего.
— Не печалься. Встреча с жрецом стала счастьем. Не было более нужды обманывать, просить подаяние, воровать. Жизнь сделалась простой и понятной. Меня выучили читать и писать, блюсти себя в чистоте и строгости. В этом нет ничего плохого. Хотя, не спорю, иногда очень хотелось сыграть в кости или подрезать кошелек у какого–нибудь беспечного прихожанина.
Он рассмеялся, увидев, как вытянулось ее лицо.
— Это шутка, магесса, — успокоил отец спутницу.
Повитуха лишь покачала головой. Да уж. Чем дальше они уходили от города, тем более спокойным и человечным делался Шахнал. Надо же — ливетинец…
— А ты… вернешься в Аринтму? — осторожно спросила она.
— Да, — неожиданно легко признался жрец. — Я все еще вхож в храм Маркуса. Значит, могу помочь.
— Но ты теперь обычный человек.
— Да.
— Колдуны могут обратить тебя!
— Я ливетинец. — Шахнал пожал плечами. — Мы упорные.
Не зная, что ответить на это замечание, Милиана посмотрела вперед.
Дорога круто спускалась в низину, и сейчас путники стояли на вершине холма. От открывшегося вида захватывало дух! Впереди, искрясь на солнце, лежала необозримая водная гладь, вдали сливающаяся с прозрачным безоблачным небом. А от самого берега далеко в воду уходили неровные серые доски мостков, возле которых покачивались лодки и небольшие суденышки.
Вокруг гомонили люди, бегали дети… Кто–то грузил товар, кто–то страстно торговался, надеясь получить скидку в цене за переправу, кто–то укладывал в лодки поклажу, кто–то, напротив, выгружался. Где–то ругались, где–то смеялись, ржали лошади… На берегу стояли приземистые домики, видимо, харчевни, постоялые дворы, клети для товаров и скота. И всюду суета, суета, суета…
Совсем не то, что представляла себе Милиана. Магесса–то ждала тишины… тайны… предвкушала загадку. На деле же все оказалось разочарующе обыденно.
— Идем… — Шахнал потянул Милиану за рукав. — Нам не сюда.
Она послушалась, но все равно то и дело оглядывалась на тех, кто остался у первого причала. Но жрец увлекал ее прочь. Они свернули на узкую тропку, которая тянулась вдоль густых зарослей ивняка, и брели по ней, вдыхая свежий пахнущий водой воздух, слушая шелест листвы. Скоро крики и многоголосье пристани остались позади. И вот тропка вынырнула к подгнившим мосткам, уходящим от берега в воду.
Тихо шелестели волны, наползая на песок и покачивая челнок с дремлющим в нем лодочником…
Умиротворенная картина, вызывающая в душе сладкое предвкушение.
Милиана жадно подалась вперед, впитывая покой и красоту этого места.
На песке у самой воды играли в кости трое молодых парней.
Повитуха подошла к воде, по привычке стараясь держаться подальше от незнакомцев, сбросила с ног башмаки и зарыла горящие от усталости ступни в мокрый песок. Прохлада приласкала, успокаивая, даря облегчение после тяжелой дороги.
— Вода–матушка, дай мне сил… — беззвучно прошептала магесса и прикрыла глаза, наслаждаясь мерным покачиванием волн.
Шахнал стоял чуть поодаль, глядя на ссутулившегося в челночке перевозчика. Девушка посмотрела на своего спутника и удивилась. Он больше не производил впечатления жалкого бродяги. Наоборот, сейчас Милиана не видела ни засаленной одежды, ни стоптанных сапог.
Отец больше не казался ни уставшим, ни сломленным, ни растерянным. В нем проявилась, наконец, скрытая до сей поры внутренняя сила. Да, он точно был из ливетинов, сейчас это было особенно заметно — потомок воров, конокрадов и пройдох — рисковый, отчаянный, живучий.
Когда жрец перевел взгляд на спутницу, та даже отшатнулась, увидев в его глазах… ненависть. Повитуха не поняла, чем провинилась, но привычно сжалась, ожидая поношения. Однако Шахнал шагнул куда–то в сторону, подальше от своей спутницы, и холодно произнес:
