Татьяна Богатырева - Гильдия темных ткачей (СИ)
— Бросай оружие! Именем короля!
Удар. Поворот. Еще удар, бросок — Хилл едва отбил дагу. Удар сверху, финт! Шпага Угря мелькала все быстрее, вокруг него густели лоскутья Тени. Мир терял объем, окрашиваясь красным. Ургаш звал: пора! Служи мне!
Нет! — Хилл еле удержался, чтобы не поддаться зову. — Брата не отдам!
Хисссс!.. — просвистела размытой полосой сталь. Хилл отпрыгнул. Поздно! Бок обожгло болью.
— Стоять! Прекратить! — на вопли стражников сбегается толпа.
Хиссс!.. снова свистит клинок. Прыжок, финт, в теле играет злая радость, заглушая боль. Звенит о камни шпага. Азарт в глазах Угря сменяется ужасом, дага падает — он обеими руками зажимает хлещущую кровь. Обмякает…
— Добро пожаловать в Ургаш, Бахмал шер Занге! — довольно смеется божество и требует продолжения. — Служи мне, мальчик!
Хилл оборачивается: Орис и Ласка летят в смертельном танце. Левая рука Ласки болтается, разлетаются траурные капли. Прыжок, звон стали. Снова звон.
— Бросай оружие, — кричит стражник.
Дюжина мундиров, не меньше, совсем близко. А за ними — зеваки и стервятники. Жадные глаза, рука за пазуху… Охотник за головами движется медленно — почти так же медленно, как стражники.
— Свисток, беги! Клятва! — кричит Хилл, бросается между соперниками, еле успевает отвести непослушный клинок от брата.
Он не успевает договорить — Орис уже бежит.
Мир бледнеет, еще замедляется, но не замирает. Острие грани между Тенью и реальностью режет, вспарывает болью внутри, за ребрами.
Неповоротливый Ласка насаживается на лезвие. Клонится к земле. Хилл отворачивается — вторая жертва принята. Горячими комками пульсируют еще жертвы. Одна, самая близкая, убегает — достать ее просто, очень просто. Клинок уже тянется… но нет, нельзя! Это потом. Потом! Не сейчас!
Хилл сквозит мимо вялых стражников — божество не требует пока их крови. Рассекает сумбур толпы, раздвигая руки и тела, как водоросли на дне реки. Выбирает самый горячий ком. Вор быстр, быстрее всех: успевает оскалиться навстречу смерти, рвет связки, истекая болью. Выставляет нож. Запястье ломается с сухим треском, нож входит между ребер. Вор падает. Медленно, как осенний лист.
Неподалеку призывно алеет второй охотник за головами. Достать его — пустяк, он успевает лишь шепнуть: Хисс!.. Хилл кивает падающему телу: добро пожаловать в Ургаш.
Толпа шумит, колышется, люди в панике бегут и давят друг друга.
— Хорошо летаешь, Стриж, — шепчет Бездна. — Стриж, мой слуга. Я дарю тебе имя. Догони, убей!
Лед, кругом лед, и нет воздуха — нечем вздохнуть. Хозяин зовет. Боль рвет в клочья разум, уговаривает: сюда, здесь хорошо. Боль не пускает, держит на поверхности. Сквозь пелену полузабытья гремит колокол: опасность!
Хилл вынырнул, осознал себя: я Стриж, Рука Бога.
С трех сторон наступают стражники, выставив клинки и тесня к стене дома. Сержант не надрывается, требуя бросить оружие — он уже отдал приказ не брать Ткача живым. На миг стало смешно: если б стражники не боялись до дрожи, уже бы разделались с дурнем — нечего спорить с божеством.
Стриж ухмыльнулся, взглянув в глаза сержанту. Тот побледнел, но не отступил. Тогда Стриж бросил шпагу сержанту под ноги, заставив его отшатнуться, и вспрыгнул на высокий подоконник.
С грохотом посыпались цветочные горшки, зазвенело стекло, обдавая служак осколками. Стражники заорали что-то нецензурное и бросились — кто за ним, кто к дверям дома. Один даже метнул нож вслед, но он вонзился в деревянный пол.
— Где лестница наверх? — спросил Стриж забившуюся в угол девицу.
Та кивнула в нужную сторону, зажмурилась и уткнулась в передник.
— Открывайте немедленно! Именем короля! — доносилось от двери вперемешку с грохотом сапог и руганью.
— Не сметь, — шикнул на девицу Стриж, срывая со стола скатерть и прижимая к пылающему боку.
Горожанка вздрогнула и съежилась, не поднимая глаз.
Стриж устремился прочь — наверх, через чердак. Привычный способ не подвел. Дома так плотно примыкали друг к другу, что он легко бежал с крыши на крышу, вскоре оставив погоню позади.
Все бы хорошо: стражники отстали, воров не видно. Еще бы пару кварталов, чтобы сбить погоню со следа! Но черепица скользит из-под ног, небо качается и слепит тремя солнечными дисками… и мошки, стаи мошек лезут в глаза… Крыша кренится…
Запнувшись, Хилл упал на колени. Едва успел ухватиться за каминную трубу, чтобы не слететь вниз. Далеко-далеко вниз… на мягкий теплый лужок… на мягком лужке острый камень… зачем лег спать на камень? Он впивается в бок, до самой кости! Светлая, как же больно… или это кусаются осы? Все тело горит…
Хилл встряхнул головой, разгоняя жужжащих ос.
Крыша. По ним крыша. Под крышей дом. Дом в Найриссе… проклятье! Орис! Как же Орис? За ним теперь охотится вся городская стража. Рано дохнуть, надо помочь брату…
Ругаясь и шипя, Хилл пополз к слуховому окну. Медленно, как придавленная гусеница. Далеко, как до самой Хмирны. Но он дополз. Протиснулся через окошко, свалился кулем на пол. Обругав себя еще раз, поднял голову: сквозь мутную пелену разглядел развешенное под стропилами белье и чистый, ровный, без единого укрытия пол. И перила — лестницу вниз. Снова выругался и пополз, уже не задумываясь, куда и зачем. Вокруг зеленел лес, журчал близкий ручеек и безжалостно жалили осы.
435 год, 12 день Каштана, за день до новолуния. Найрисса.
Пыльный воздух царапал горло запахом лаванды, бессолнечное небо давило жаром. Равнина колыхалась и хватала за ноги тысячами травяных щупальцев, не пускала к танцующей над рекой облачной деве, к прохладе и шепоту воды. Он ловил пересохшим ртом и никак не мог поймать клочки мятного ветра.
Упорно переставляя свинцовые ноги, он выдирался из обманчиво-нежных объятий травы, не отрывая взгляда от видения. Сплетенная из молочных нитей тумана, с развевающимися волосами-водорослями, нагая русалка играла с ветром. От ее шагов по речной глади разбегалась рябь, руки переливались струями водопада, смех звенел и шелестел набегающими на песок волнами.
— Эй! Оглянись! — хотел крикнуть он, но с запекшихся губ упал хриплый шепот. Он был уверен, стоит деве увидеть его, и равнина отпустит. Но она не оборачивалась. — Прошу тебя! Помоги, — беззвучно закричал он.
Облачная дева сбилась с ритма, оглянулась — жадные стебли замерли, словно испугавшись — и улыбнулась, протягивая руку. Он устремился к ней, разрывая травяные путы, но равнина качнулась навстречу. Он рухнул лицом в сухую лаванду…
И проснулся — в полете.
Извернулся, упал на спину. Выдернул руку из пут, поймал летящий кувшин. Острая боль в боку обожгла, заставила замереть на миг. Хилл сморгнул невольные слезы, прислушался, огляделся. Выругался при взгляде на опутавшие его тряпки, а заодно на острый угол тумбочки: он разминулся с виском Хилла меньше, чем на половину ладони.
