Барбара Хэмбли - Тень дракона
Не отвечай, — сказал когда-то Моркелеб — и она не ответила. Но память о наслаждении была мукой для ее тела, которая все усиливалась, поглощая ее.
Дженни! ДЖЕННИ!
Она знала, когда Королева Демонов потянулась и предъявила на него права — на всех них. Оплата десятины Джона. Вопль в ее сознании достиг крещендо, так что она зажала голову израненными лоснящимися руками и закрыла глаза, пытаясь не слышать, пытаясь не знать. Пытаясь не выкрикнуть его имя.
Амайнон…
И он пропал. Изнеможение было сильнее, чем когда его захват был разрушен.
Она обхватила себя руками, дрожа и пытаясь дышать, и все еще вздрагивала, когда услышала позади медленное перемещение Джонова посоха; глухой стук, когда он упал. Она знала, что ей надо бы встать, чтобы помочь ему, но она не могла. Черный провал внутри был слишком глубок.
Спустя какое-то время она услышала, что он снова с трудом встал на ноги.
— Почему ты ушла? — Его голос позади нее был очень спокоен.
Она не подняла глаз, склонив покрытую шрамами голову, сложив на груди израненные руки. — Потому что не могла остаться.
Она слышала его дыхание, видела собственную тень, отброшенную фонарем, искаженную и смятую стертыми ступенями из песчаника.
— Ну что ж, — сказал он через какое-то время. — Пойдем-ка лучше.
Моркелеб принес их обратно к долине недалеко от лагеря Джотем. Гарет и Ян ожидали их в холодном мерцании луны и рассвета с лошадьми и мулами, нагруженными для путешествия на север.
— Изулт повесилась, — сказал Гарет, когда Джон и Дженни подошли к нему поближе, чтобы поговорить. — И Саммер, Ледяная Наездница. — Он бросил взгляд на Яна, молча сидевшего в одиночестве на поваленном дереве, но мальчик не глядел ни на него, ни на родителей. — Около полуночи.
Дженни помнила вопли Амайона, все еще отзывавшиеся болью в ее сердце. Одни боги знали, что говорил демон Яну, что обещал, о чем умолял, чтобы помешать Джону избавить этот мир от них. Чтобы не отсылать их по ту сторону зеркала. Одни боги знали, через что прошел Ян, когда она, Дженни, рвалась к Амайону и мучилась из-за него — неужели и он хотел возвращения своего демона столь же отчаянно?
Не может быть, подумала она. У него для утешения есть магия. У нее заболели челюсти — так сильно она их стиснула, и она закрыла рот рукой.
Джон не сказал ничего. Закованный в молчание, он подсадил Дженни на кобылу, что доставил Гарет, взлетел в седло серого боевого коня и наклонился, чтобы пожать руки юного Регента. — Спасибо, — сказал он.
— Я договорился, чтобы Мастер Блайед спокойно возвращался в Гринхайт, — сказал Гарет. — У него там поместье, далеко от семьи, там лорд Эктор не найдет его, если решит доставить ему неприятности. А когда вы с Дженни будете на севере Уайлдспэ, не думаю, что вам нужно будет бояться…бояться приговора моего отца, или лорда Эктора и Совет. То, что Роклис оставила от гарнизона в Корфлине — у них не хватит сил, чтобы пойти против вас, а когда я пополню его, то поговорю с новым командиром.
— То есть ты собираешься пополнить его, да? — Джон немного склонил голову, без выражения, подозрительно.
Гарет был поражен. — Ну конечно. Как только люди будут подготовлены к переходу.
Джон склонил голову и нагнулся с седла, чтобы поцеловать его королевское кольцо. — Тогда еще раз спасибо. За все.
Но все это Дженни видела словно издалека, словно сквозь тысячу слоев темного стекла. Исчезновение Амайона обернулось мраком и усталостью, свинцово-тяжелой потерей чего-то, что наполняло мир магией, многоцветьем и неистовством. У нее болела голова, пульсировали ожоги, а тот провал, откуда исчезла магия, был пропастью в ее душе.
***Во всех этих балладах зло было побеждено, порядок восстановлен, а сияющий герой-принц венчался со своей дамой, и оба они были прекрасны и юны. Никто из них , по-видимому, не видел кошмаров и не грезил о том, что потерял. Все раны заживали бесследно, и ничья душа не была разрушена страстными желаниями, одержимостью или сомнением.
Дженни грезила о Зеркале Изикроса. Снова видела сиглы, начертанные на каменном полу серебром и кровью: пузырек слез и мягко сияющий хотвейз звездного света, наконечник стрелы, испятнанный Джоновой кровью. Снова в ее сознании вопил Амайон, но помимо этого, в тихой, спокойной части себя самой, она думала, Я что-то утратила.
Что-то важное.
Она снова видела эту картину.
Белая ракушка Амайона, казалось, притягивала к себе ее внимание и была единственной вещью, которую она видела. Она заставила себя взглянуть вокруг: Там была табакерка, удерживающая демона Блайеда Зимимара, камешек, что был тюрьмой Готписа. Демон мисс Энк был пойман в бутылочку из-под духов, а Саммер — в другую ракушку. Демон Изулт был в еще одном флакон для духов, из алебастра.
Шесть демонов. Восемь холодных серебряных шипов.
Лучше оставь это, милая.
Ты будешь рад увидеть это.
Да, буду.
И вопли Амайона, когда его бросали в Преисподнюю тех, кто ненавидит его, кто будет терзать его вечно, как и вообразить не может род людской.
Шесть демонов. Восемь серебряных шипов.
Карадок и Ян, сидящие за столом, между ними рассыпано восемь драгоценностей. Уничтожь этот камень, сказал Ян, а Карадок покачал головой.
У меня есть причины…
Какие причины? — спросила Дженни.
Прелесть моя! Душа моя! Она снова слышала голос Амайона в сознании, и он заглушал все мысли. Знаешь, что они будут делать со мной? Он ревнует…Он ревнует…
Джон отвернулся, шепча имя Эогилы.
***Это пройдет, сказал Моркелеб.
Дженни прислонилась головой к его плечу, где металлические чешуйки были гладки, как стекло.
Ты уверен?
Его тепло проникало сквозь костистые жесткие углы, подбадривая в прохладе ранней осени. Предрассветные туманы рассеивали и тьму ночи и огонь костра, на котором Джон механически жарил лепешки. Дженни подумала, что ради Яна об этом надо бы побеспокоиться ей, но Ян почти ничего не съел за те три дня, о которых она знала, и почти наверняка ранее ел не больше…
Она обнаружила, что и этим она интересуется с трудом, с трудом думает об этом.
Думать о чем-то еще, помимо ее боли и утраты, оказалось очень трудно.
Прошлой ночью ей что-то снилось, она не могла вспомнить, что, и проснувшись, ощутила лишь отчаяние и горечь. Она знала, что ведет себя, как безумная, но ее страстное стремление к Амайону, ее одержимость демоном, были гибельны, заслоняли ей все, что она могла вспомнить…Она подумала, что, возможно, ей снится что-то из Халната, но у нее не было сил вырваться на свободу. Ян молчал, с каждым днем все более уходя в себя. А Джон…
Она обнаружила, что не может больше ясно думать о Джоне.
