Терри Пратчетт - Вор времени
С гребня скалы, нависающей над краем долины, низвергалась вода. Водопад был настолько высоким, что водный поток, падая с утеса, превращался в некое подобие дождя. Сьюзен присела на камень и стала ждать.
— До Анк-Морпорка очень далеко, — сказала Едина.
— Нас подкинут, — ответила Сьюзен.
На небе зажигались первые звезды.
— Звезды очень красивые, — промолвила Едина.
— Ты действительно так думаешь?
— Пытаюсь этому научиться. Люди считают их красивыми.
— Все дело в том… Я хочу сказать, иногда ты смотришь на вселенную и начинаешь думать: «А как же я?», и слышишь, как вселенная отвечает тебе: «А что ты?»
Едина, казалось, обдумала ее слова.
— Ну так и что? Что ты?
Сьюзен вздохнула.
— Вот именно, — кивнула она и снова вздохнула. — Нельзя думать об одном человеке, когда спасаешь весь мир. Нужно быть хладнокровной, расчетливой сволочью.
— Мне кажется, ты кого-то цитируешь, — нахмурилась Едина. — И кого именно?
— Одну полную идиотку, — сказала Сьюзен. — Кстати, мы не всех уничтожили. Здесь еще остались Аудиторы.
— Это не имеет значения, — спокойно заявила Едина. — Посмотри на солнце.
— И что?
— Оно садится.
— И?
— А это значит, что время течет по всему миру. Тело потребует своего, Сьюзен. Очень скоро мои… мои обращенные в бегство растерянные бывшие коллеги почувствуют усталость. Они вынуждены будут заснуть.
— Я тебя понимаю, но…
— Я безумна и знаю это. Но, впервые почувствовав это, я испытала ужас, который невозможно передать словами. Можешь представить, что я ощутила? Разум, существовавший в течение миллиардов лет, вдруг оказался в теле, которое было не более чем приматом, который развился из крысы, которая развилась из ящерицы? Можешь представить, какие неконтролируемые мысли поднялись из темных закоулков разума?
— Что ты хочешь мне сказать?
— Заснув, они умрут.
Сьюзен задумалась над этим. Миллионы и миллионы лет спокойного логического мышления, и вдруг на тебя наваливается все темное прошлое человечества. Причем сразу, в один миг. Ей стало их почти жалко. Почти.
— Но ты-то не умерла.
— Нет. Думаю, я изменилась. И, Сьюзен, мне пришлось многое пережить, чтобы измениться. Кстати, у тебя, случаем, не возникло никаких романтических надежд по отношению к тому юноше?
Вопрос возник из ниоткуда, и защиты от него не было. Лицо Едины не выражало ничего, кроме искренней обеспокоенности.
— Нет, — ответила Сьюзен.
К сожалению, Едина еще не овладела всеми тонкостями людской беседы, например такими, когда сам тон говорит: «Перестань задавать вопросы на эту тему, или чтоб тебя огромные крысы жрали и днем и ночью!»
— А вот у меня, признаюсь, возникали к нему всякие странные чувства… Ну, когда он был часовщиком. Иногда, улыбаясь, он становился совсем нормальным, обычным. Мне хотелось ему помочь, потому что он был таким замкнутым и печальным.
— Ты вовсе не обязана признаваться в подобных чувствах, — резко оборвала ее Сьюзен. — Кстати, откуда ты знаешь слово «романтический»?
— Прочла несколько книг стихотворений, — очень правдоподобно смутилась Едина.
— Правда? Никогда не верила в стихи, — буркнула Сьюзен.
Огромные, нет, просто гигантские, голодные крысы.
— А мне поэзия показалась занятной. Как могут напечатанные на бумаге слова обладать такой властью? Быть человеком очень, очень трудно, и за одну жизнь этим искусством никогда не овладеть, — с печалью в голосе промолвила Едина.
На Сьюзен накатила волна сострадания. В конце концов, Едина-то ни в чем не виновата. Взрослея, люди учатся всему тому, чего в книжках не прочтешь. А у нее не было шанса повзрослеть.
— Что собираешься делать дальше? — спросила Сьюзен.
— У меня есть одно вполне человеческое стремление, — ответила Едина.
— Ну, если чем-нибудь могу тебе помочь…
Эта фраза была чем-то сродни «Как поживаете?», то есть к ней не следовало относиться как к прямому предложению помощи. Но Едина, конечно же, этого не знала.
— Спасибо. Ты, несомненно, можешь мне помочь.
— Гм, да, конечно, если…
— Я хочу умереть.
И тут из заката вынырнули скачущие галопом всадники.
ТикВ городе тлели кучи мусора, немного разгоняя ночную тьму. Многие дома были полностью разрушены, хотя Сото казалось, что более точным было определение «измельчены».
Он сидел на тротуаре рядом с миской для милостыни и внимательно за всем наблюдал. Конечно, будучи истинным историческим монахом, он знал куда более сложные и интересные способы оставаться незаметным, но миску для милостыни он стал использовать с тех самых пор, как Лю-Цзе продемонстрировал ему, что люди никогда не замечают тех, кто просит у них денег.
Он смотрел, как спасатели выносят тела из дома. Сначала они подумали, что один человек был ужасно изуродован взрывом, пока тот не сел и не объяснил, что он Игорь и чувствует себя, для Игоря, вполне великолепно. Второй, в котором он узнал доктора Хопкинса из Гильдии Часовщиков, чудесным образом оказался невредимым.
Сото, однако, не верил в чудеса. Кроме того, у него возникли некоторые подозрения по поводу того, что полуразрушенный дом оказался битком набитым апельсинами, из которых доктор Хопкинс, судя по его бессвязной болтовне, пытался извлечь солнечный свет. А еще доктор постоянно твердил о своих маленьких счетах: мол, они подсказывают ему о том, что произошло какое-то грандиозное событие.
Так или иначе, Сото решил написать подробный отчет и послать его куда следует, а уж там, в Ой-Донге, пусть разбираются.
Сото поднял с земли миску и побрел по темным переулкам в сторону своей штаб-квартиры. Теперь он даже не пытался скрываться — пребывание в городе Лю-Цзе многому научило обитателей темных городских подворотен, причем очень быстро и надолго. Теперь все жители Анк-Морпорка знали, в чем заключается самое Первое Правило.
Ну, почти все. Из темного проулка вдруг вынырнули три фигуры, и одна из них набросилась на него с тесаком, который снес бы Сото полголовы, не успей он пригнуться.
Разумеется, к подобным ситуациям Сото привык. На улицах всегда можно встретить тугодумов, но, как правило, ни один из них не представлял опасности. Во всяком случае, такой, которую нельзя было бы устранить при помощи самой элементарной нарезки времени.
Сото выпрямился, чтобы развернуться и мирно удалиться, но тут ему на плечо упала тяжелая прядь темных волос, которая затем, скользнув по его одежде, спланировала на мостовую. Все произошло бесшумно, однако выражение лица Сото, когда он, оторвав от пряди взгляд, посмотрел на нападавших, заставило их попятиться.
