Мария Вересень - Ведьмин Лог
– Ну ты как? – вздохнул он, становясь напротив меня и заслоняя солнышко.
– Поджарить тебя хочется, как каплуна, чтобы визжал и дергался, – честно отозвалась я.
Илиодор приподнял брови, видимо, ожидал чего-то менее кровожадного, слез там, припадания к груди. Я заметила, что нас взяли в кольцо, и ткнула в служивых пальцем, привлекая внимание Илиодора. Он равнодушно оглядел вояк и, безошибочно вычленив старшего, поинтересовался:
– Федор Велимирович еще здесь или в Ведьмин Лог уехал?
– Ускакал с медвежьей сотней, – доложился ему старший.
Илиодор поощрительно кивнул:
– Мы устали, так что сейчас ляжем спать в доме старосты. Распорядись, чтобы комнаты приготовили.
– А ведьму куда? Если в холодную, так я опасаюсь, вон в Малгороде, говорят…
– Ведьма будет спать в моей комнате, – лязгнул металлом в голосе Илиодор.
Все попятились, так как это был вовсе не благородный металл, которым разят друг друга воины на поле брани, а пыточные клещи, которыми позвякивает палач в застенках.
– Лихо ты их, где научился? – буркнула я, покорно волочась за Илиодором.
Тот невнятно огрызнулся, едва переставляя ноги.
Наверное, со стороны мы смотрелись как два умертвия, а когда спустились к дому старосты, то как три умертвия, только Зюка покойницей была жизнерадостной. Ее с суеверным ужасом кормили пирожками бабки, шепча меж собой, что это инквизитор так над ней, несчастной, постарался. На меня смотрели с тревогой и сочувствием, а Илиодора одаривали такими взглядами, что следующей ночью я б ему из дома без сопровождающего выходить не советовала. Не нравился здесь никому его костюмчик.
Уже на последнем издыхании я умылась и переоделась в длинную рубаху старостихиной дочки. Илиодора хозяин уложил в собственной спальне, на широкой кровати, а мне, виновато пряча глаза, положил на пол пуховую перину, видимо, тоже дочуркину, потому что шелковый наматрасник был вышит несерьезными финтифлюшками. Подушек мне принесли вдвое больше, чем Илиодору.
– Они в тебе дракона не подозревают, многоголового? – хмыкнул, рассматривая свою, унылую и тощую, чернокнижник.
– Просто люди меня уважают. И всех ведьм, которых ты, подлец, замуровал на Лысой горе, – зевнула я, зарываясь в пуховое нагромождение.
Но стоило мне закрыть глаза, а телу расслабиться, как я поняла, что не усну. Тело желало отдыха, а разум метался, искрил и шипел, как Архиносквенова шутиха, которую он запускал на праздники. Голова гудела на тысячу голосов, из которых громче всех выделялся Триумов, я сначала даже и не поняла, о чем талдычит мне эта птица, но, прислушавшись, сообразила, что он мне зачитывает чин свадебный:
– …а приготовят тридевять снопов ржаных, поставят их стоймя, а на них ковер и постель, и сверху одеялом накроют. В головах же поставят образ, а по четырем углам, на прутьях, по паре соболей да по калачу крупитчатому, да поставец, а на нем – двенадцать кружек с разным питьем, с медом и квасом, да ковш один, да чарку одну же, чтобы была она гладка и без выступов, или братину круглую без носка. А в ногах накрыть стол, на котором быть платью, да в одном углу закрыть занавеской, а за ней пуховичок на ковре, да изголовья, большой кумган теплой воды, два таза, большая лохань да две простыни. Тут же приготовить два халата, мужской и женский, рукомойник, лохань, полотенце, две шубы нагольные…
– Я фигею! – оторопела я, а он знай заливался, глумливо расписывая мне все ужасы брачных обрядов:
– …И как только войдут, новобрачной и новобрачному сесть на постели. И тысяцкий, войдя, с новобрачной покрывало снимет и молвит обоим: «Дай, Пресвятая Дева, вам в добром здоровье опочивать». А свечи и каравай поставят на приготовленных местах и колпак и кику положат на место. Новобрачный снимет наряд, с новобрачной же все снимают за занавеской. А тысяцкий с поезжанами со всеми пойдет к свекру в комнату, а в сенцах с новобрачными останутся двое дружек, да две свахи, да постельничий. Новобрачный же на зипунок наденет шубу нагольную, а новобрачная в телогрее, да оба в шапках горлатных; потом они дружек и свах отпустят, оставив только тех, кто разумеет, а потом исполняет дело…
Я отчаянно застонала, молясь про себя: «Только этого не надо!» Но глумливая птица, воспользовавшись моей слабостью и тем, что я не могу его загнать куда подальше, решила сегодня быть как никогда красноречивой:
– …а тысяцкий и поезжане, и дружка, и сваха старшая войдут в комнаты к свекру и тут скажут: «Пречистая Дева сподобила: дети ваши после венчания легли почивать по здорову и вот услаждаются». А два постельничих у дверей сидят неотступно…
«Постельничьи», приставленные оставшимся за Решетникова сотником, вяло переругивались за дверью, шкрябая по полу неудобными алебардами.
Мне сделалось грустно и стыдно от Триумовой болтовни, угомонить его было невозможно, самое лучшее было самой заговорить с кем-нибудь. Я позвала Илиодора и удивилась, когда он ответил. Оказывается, этот змей тоже не спал, таращась в потолочную балку.
– Ладно, рассказывай, князь фальшивый, зачем ты бабулю замуровал? Только не говори, что от Решетникова прятал!
Илиодор самодовольно прикрыл глаза, промурлыкав:
– Бабушка ваша такова, что скорее от нее надо было прятать княжью дружину. Она и без всякого волшебства очень деятельная особа.
– Льстим? Это хорошо, это значит – боимся. Теперь выкладывай суть.
– Суть – очень долго и сложно… – начал было кривляться златоградец, но я его успокоила, сказав, что никуда не тороплюсь.
Он растер лицо и крякнул:
– Эх, кофе бы, да где его в такой дыре найдешь!
Я проглотила оскорбление моему краю, уже поняв, что он всегда кочевряжится, если его попросишь о чем-нибудь рассказать. Вот если не просить, то соловьем разливается, а если уговаривать, то сразу отговорки и отступления.
– Значит, суть… – снова повторил златоградец, но, не дождавшись от меня ничего, кроме внимательного взгляда, сдался: – А заключается она в том, что волшебство по всему миру либо умирает, либо умерло давно, и то, что вокруг сейчас происходит, лишь слабое эхо, отголосок чего-то ушедшего, надеюсь, не безвозвратно.
Он сел на своей кровати. На нем был шелковый запашной халат, делавший его похожим на миренского султана, только без его дородности, и я против воли залюбовалась. Слишком хорош для чернокнижника. Ну и где справедливость?
– В старые времена у колдунов бытовала теория о том, что волшебная энергия, манна, прана, называй ее как хочешь, свободно изливается в наш мир, но боги и всяческая нечисть поглощают большую ее часть, имея через это огромную власть и силу. Нынче богов уж нет, а о великих колдунах я что-то не слышал. – Он цокнул языком. – И, занявшись исследованиями, я пришел к выводу, что старая теория не верна в корне. Боги не поглощали, а излучали энергию, равно как колдуны, жрецы и прочие обитатели мира, в ком сильна была вера либо дух. И тут получался забавный парадокс, – он улыбнулся, – как раз колдуны со своими накопителями не давали энергии изливаться в мир, но это частности. Потому что какое-то время назад, когда была разрушена ваша Школа и пал Конклав, волшебная энергия начала с катастрофической быстротой уходить из мира. Возможно, это и спровоцировало войну, – он подмигнул мне, – там, говорят, была какая-то любовная история между ведьмой и магом, да, на беду, ее угрозы Конклаву совпали с глобальным космическим процессом. Нечисть, которая действительно питалась тонкими энергиями, начала стремительно засыпать, умирать, оборачиваться, но это неважно. Чародеи бессилели. И уже через два-три поколения сама вера в возможность колдовства стала многим казаться глупостью. А кто не верит, тот и не излучает. В ваших северских болотах хоть какой-то фон сохранился, а побывала бы ты в Златограде! Зубы от тоски сводит.
