Лилия Баимбетова - Перемирие
Я посмотрела в окно. Ветви клена метались на ветру. Желтые, красные, бурые листья срывались с ветвей и взлетали — прямо в небо. Они носились в воздухе, как стайка вспугнутых воробьев. И мне тоже хотелось куда-нибудь улететь. Как сказал поэт:
Пробужденный сознаньем,
Не вернуться я не могу.
Все настигнуты птицы,
И становится лишним лук.36
— Так в чем же дело, тцаль?
Я молчала, и это молчание ничуть не тяготило меня. Я прекрасно понимала, что это все не всерьез. Они просто развлекаются за мой счет, и имеют, конечно, на это право. Хэрринг, сидевший справа, в самом крайнем кресле, пил из высокого стакана прозрачную жидкость, и я была уверена, что это не вода, а кое-что покрепче.
— Я так понимаю, — сказал вдруг один из хэррингов противным голосом, и мне стало интересно, таков ли его голос на самом деле, или он специально, — что девочка просто нашла себе мужика где-то на стороне и вообразила, что жить без него не может. Скорее всего, это кто-то из наших доблестных лордов, потому что ни один горожанин не польститься на Охотницу. Тем более крестьянин. Ну, что, я прав? Вы собираетесь стать достопочтенной леди, тцаль?
— Нет, — хмыкнула я, — Вы промахнулись на несколько лиг и одну реку.
Мои слова не сразу дошли до них. Но выражение лица сначала одного, потом другого изменилось, они осознали, и сразу шепот и смешки прекратились, и все они взглянули на меня. Что они подумали обо мне в тот момент, они, отличающиеся от нас, обычных Охотников, на половину пути к мирам Духа? Вряд ли то же самое, что я сама подумала бы при таких обстоятельствах…
— Вот как, — сказал один из них после непродолжительного молчания, — Что же, вы собираетесь перейти на ту сторону Черной речки? И сражаться против Охотников?
— Я собираюсь вернуться в свою родовую крепость. На Север.
— Навсегда? — спросил другой.
— Да, — заявила я с легкой улыбкой на губах, словно это слово «навсегда» было таким простым, словно оно не означало целую человеческую жизнь. Впрочем, перейдя свой мост и запалив его, я не боялась уже таких слов. Мне поздно было бояться, мост мой уже пылал вовсю. И захочешь — не вернешься.
— Вы вернетесь, — сказали мне.
— Нет, — сказала я, и улыбка моя стала еще самоуверенней.
Хэрринг, сказавший это, покивал головой. Это был еще относительно молодой, может быть, лет шестидесяти человек с кудрявой бородой и длинными волосами, в которых среди седины немало было и темных. Волосы его были собраны в хвост на затылке. Он внимательно смотрел на меня. И не улыбался. Тонкие губы были плотно сжаты.
— Но вы не сможете измениться, тцаль, — сказал он, разжимая неприятные свои губы, — У вас одна дорога, где бы вы ни прожили свою жизнь, она будет жизнью Охотника.
— Я знаю, — сказала я.
— О, черт! — вдруг воскликнул другой хэрринг, тонкий и белоснежный, — Я говорил, что это Перемирие не принесет ничего хорошего! Эта дурацкая экспедиция в пустыни не стоила такого риска. Да она и не принесла результатов…
Легкое удивление промелькнуло во мне и померкло. Какое мне, в сущности, дело было до этого?
— Посмотрите, — говорил он, указывая на меня рукой, — Это тцаль, тцаль отказывается от своей жизни. А сколько будет мердов, торренсов, адраев! У скольких теперь остались друзья или любовники на том берегу!
А тот, первый, с хвостом и кудрявой бородой, продолжал спрашивать меня:
— Вы хотите уехать туда, где больше не будет Воронов, и прожить там всю жизнь?.. Прожить всю жизнь в тишине и невозможности достичь полноты бытия? Разве вам не будет скучно, тцаль? Или пусто? Разве вы хотите ощущать эту пустоту каждый день — всю свою жизнь?
Я смотрела в его глаза и улыбалась прежней безмятежной улыбкой.
— Моя жизнь не будет пуста.
— Не будет? — почти шепотом спросил он.
— Нет, — сказала я, глядя на него широко открытыми глазами, — Нет.
— О, — коротко сказал он, наклоняя голову, и продолжал, — Он пойдет за вами, не вы — за ним? Как интересно. Вы переломили его отношение к женщинам? Почему вы так уверены?
— Он сказал мне.
— Вы, может быть, не знаете этого, тцаль, но у Воронов развито очень жесткое подчинение законам и нуждам народа…
— Я знаю…
— И он может переступить через них? Кто же он такой, в таком случае?
Я молчала и улыбалась. Светило солнце, на пол ложились светлые прямоугольники. Все это было комедией, и я это знала, и они, хэрринги, тоже знали. Я молчала. Мне стало весело. Мой покровитель, зашедший вслед за мной и севший на свое место, усмехался, приподняв седые брови. Я не могла им сказать, но я почти это сделала, и он понял, и многие поймут потом. Я почти сказала им, что занд, один из зандов, будет жить на Севере, и потом они будут решать, опасно ли это для них и не послать ли им еще одного агента на еще одно убийство.
— Ладно, — сказали мне, — Вы можете идти, тцаль. Вы приняли решение, что ж, прощайте.
А когда я выходила, один из них сказал громким шепотом:
— За поясом хэрринга она вернется.
Я прошла по коридору мимо библиотеки. Итена там уже не было. Я спустилась в огромный мрачный холл. Сыро и холодно было здесь, узорчатые, выложенные цветным стеклом окна почти не пропускали света.
— Тцаль!
Я оглянулась. Бородатый хэрринг стоял на ступенях. Я дождалась, пока он сеустится. Он подошел ко мне вплотную, и мне пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо. Ненавижу высоких людей!
— Что вам нужно?
— Честно?
— Хотелось бы, — фыркнула я.
— Вы очень молоды. Вы настолько молоды, что даже не понимаете, насколько вам повезло. Быть может, вы единственная, кто завершит построение своего тайцзи не в схватке — а в единении. Но вам повезло и в другом.
— В чем же?
— Вы думали когда-нибудь об эволюции?
— О вороньей?
— О нашей.
— Нет.
— Ведь мы повторяем их во всем. И если есть занды, то должно быть и их подобие…
— Среди нас… нет, я не думала об этом.
— Вороны еще сами не понимают, что это такое — занд. Мы тем более не понимаем, что происходит с нами.
Я невольно заинтересовалась.
— Среди Охотников действительно есть такие? Это предположение или действительно есть?
— Вот нас двое, и мы стоим здесь. Предположение ли мы или действительность?
— Я не…
— Мы не знаем, кто мы. Но зато у нас есть название — дьердь.
— Мы?
— Вы не поимаете?
— Нет.
— Сначала вам нужно стать хэррингом. Но потом вам не отвертеться.
Сказать, что я обалдела, это значит — ничего не сказать.
Я просто онемела.
Стояла и глазами хлопала, словно драгоценная механическая кукла.
