Роберт Хайнлайн - Иов, или Осмеяние справедливости
— Ох, спасибо, сестра, — сказал я, — вы очень любезны. Да, вы можете мне помочь, вернее, я надеюсь, что сможете. Я — Александр Хергенсхаймер и пытаюсь разыскать свою жену. Ведь именно здесь можно навести справки, не так ли? Я тут недавно.
— Да, святой Александр, это здесь. Но вы ведь хотите повидаться со святым Петром, не правда ли?
— Да, я был бы рад выразить ему свое почтение. Если, конечно, он не слишком занят.
— Я уверена, что он захочет с вами повидаться, святой отец. Разрешите, я обращусь к старшей сестре? — Она взяла крест, висевший на ее четках, и что-то шепнула в него, а затем взглянула на меня. — Пишется Х-Е-Р-Г-Е-Н-С-Х-А-Й-М-Е-Р, святой Александр?
— Все правильно, сестра.
Она опять что-то шепнула в свои четки. Затем снова обратилась ко мне:
— Старшую сестру зовут Мари-Шарль, она секретарь святого Петра. Я же его помощница и девочка на побегушках. — Она улыбнулась. — Сестра Мэри-Роз.
— Очень рад с вами познакомиться, сестра Мэри Роз. Расскажите о себе. К какому ордену вы принадлежите?
— К доминиканскому, святой отец. При жизни я была госпитальным администратором во Франкфурте, Германия. Здесь, где нет нужды в больничных услугах, я занимаюсь этой работой, так как мне нравится иметь дело с людьми. Не угодно ли вам пройти со мной, сэр?
Толпа расступилась перед нами, как воды Чермного моря,[97] — то ли в знак почтения к монахине, то ли из-за моего огромного сияния, судить не берусь — может быть, и то и другое. Сестра провела меня к боковой двери, где не было никакой таблички, и я очутился в кабинете ее начальницы — сестры Мари-Шарль. Это была высокая монахиня, ростом не ниже меня, и очень красивая, а если точнее, то слово «прелестная» подошло бы лучше. Она казалась моложе своей помощницы… но разве в этих монахинях разберешься? Мари-Шарль сидела за огромным письменным столом, заваленным папками; старинный «Ундервуд» стоял на выдвинутой из стола полке. Сестра быстро встала, взглянула на меня и сделала тот же странный реверанс.
— Приветствую вас, святой Александр! Весьма польщены. Святой Петр скоро примет вас. Не угодно ли присесть? Стакан вина? Кока-колы?
— Знаете, я бы с удовольствием выпил кока-колы. Не пробовал ее с тех пор, как покинул Землю.
— Кока-кола будет незамедлительно. — Она улыбнулась. — Я выдам вам наш маленький секрет: кока-кола — единственная слабость святого Петра. Мы всегда держим ее на льду для него.
Прямо из воздуха над столом Мари-Шарль раздался голос — сильный, резонирующий баритон, из тех, что, как мне кажется, должны принадлежать настоящему проповеднику — голос, напомнивший мне «библейского» Барнаби, да будет благословенно имя его.
— Я тебя слышал, Чарли. Пусть пьет свою кока-колу здесь. Я уже освободился.
— Опять подслушиваете, босс?
— Не груби, девочка. И захвати бутылку для меня.
Едва я показался в дверях, как святой Петр поднялся и направился ко мне, протянув для пожатия руку. В курсе истории церкви меня учили, что святой Петр умер в возрасте девяноста лет. Или был казнен (распят?) римлянами, если это правда. (Профессия проповедника всегда считалась делом рискованным, но во времена Петра она была столь же опасной, как в наши дни должность взводного сержанта морской пехоты.) Этот же крепкий здоровяк выглядел на шестьдесят, ну от силы на семьдесят; он явно иного бывал на свежем воздухе, отлично загорел, на сожженной солнцем коже выделялись глубокие морщины. Волосы и борода были такими густыми, что, казалось, к ним никогда не прикасалась бритва. Шевелюру словно забрызгало сединой, которой, впрочем, было не так-то много. К своему удивлению, я обнаружил, что в прошлом он, видимо, был рыжим. Был он очень мускулист и широкоплеч, с большими мозолистыми ладонями — что я почувствовал, когда он пожал мне руку. Святой Петр носил сандалии, коричневую рясу из грубой шерсти и такое же, как и у меня, сияние. В гриве его великолепных волос почти терялась миниатюрная кокетливая шапочка.
Мне он понравился с первого взгляда.
Он подвел меня к удобному креслу, стоявшему почти рядом с его рабочим столом, и усадил меня, а уже потом сел сам. Сестра Мари-Шарль стояла за нашими спинами, держа поднос с двумя бутылками кока-колы обычной для Земли формы и куда более редкими там стаканами для коки (я уж годы их не видел), похожими на тюльпаны, с торговой маркой. У меня мелькнула мысль, что было бы интересно узнать, кто купил право на производство таких стаканов на небесах и как тут вообще ведутся дела подобного рода.
— Спасибо, Чарли, — сказал святой Петр. — Никаких вызовов не принимать.
— Даже если…
— Дурочку не валяй. Беги! — Он повернулся ко мне. — Александр, я стараюсь принимать каждого новоприбывшего святого лично. Но тебя я как-то пропустил.
— Я прибыл с большой толпой, святой Петр. В день Второго пришествия. И не через эти ворота. Через Эшер.
— Тогда понятно. Это был сумасшедший день, и мы еще не полностью пришли в себя. Но святого обязаны были проводить через Центральные врата… в сопровождении двадцати четырех ангелов и двух трубачей. Мне придется заняться этим случаем лично.
— Если говорить правду, святой Петр, — быстро вставил я, — то не думаю, что я святой. Однако от этого великолепного сияния я отделаться не могу.
Он покачал головой:
— Нет, ты святой, это точно. И не позволяй сомнениям бередить твою душу — святой никогда не знает, что он свят, ему об этом приходится сообщать. Это такой священный парадокс — никто из тех, кто думает, что свят, таковым не является. Да что там! Когда я попал сюда и мне вручили ключи и сказали, что я отвечаю за Врата, я этому просто не повеял. Подумал, что Мастер подшучивает надо мной в отместку за те шуточки, которые я отпускал на его счет в те дни, когда мы все гастролировали на берегах моря Галилейского. О нет! Он был совершенно серьезен. Рабби Симон бар Иона — старый рыбак — ушел навсегда и стал святым Петром. Так же как ты, святой Александр, нравится тебе это или нет. Через какое-то время ты с этим смиришься. — Он похлопал по толстой папке, лежавшей на его столе. — Я прочел все отчеты о тебе. И никаких сомнений в твоей святости быть не может. Просматривая папку, я вспомнил твой процесс. В качестве «адвоката дьявола» против тебя выступал Фома Аквинский; он потом подошел ко мне и сказал, что его атака была чистой проформой, ибо в его душе нет и капли сомнения, что ты полностью соответствуешь. Скажи мне, во время первого чуда — испытания огнем — твоя вера не поколебалась ни на мгновение?
— Боюсь, поколебалась. Недаром у меня вскочил волдырь.
Святой Петр рявкнул:
— Один-единственный разнесчастный волдырчик! И ты еще думаешь, что ты не годишься! Сынок, да если бы святая Жанна была столь же стойкой в вере, как ты, она погасила бы пламя, которое терзало ее. Я знаю о…
