Александр Лайк - Закат империй
А конники набросили на плечи церемониальные облачно-белые плащи с золотым шитьем и лазоревым подбоем. Плащи развевались над крупами лошадей, и казалось, что само небо упало на улицы Пяастиэ, чтобы следовать за светлой Альге.
Королева подняла руку. От группы свиты отделился человек в нежно-розовом плаще и поспешно приблизился к повелительнице. Толпа радостно загудела в предвкушении. Это был великий менестрель Лон Кейдим, человек, судя по всему, не имевший ни рода, ни родины. По имени его невозможно было догадаться, из какого места Континента он начал свой путь к славе. Только методом последовательного отрицания можно было выяснить хоть что-то. Например, вероятность того, что он коренной ротен, была мала. Впрочем, в остальных странах его тоже не воспринимали как соотечественника. Что не мешало ему везде быть особенно желанным гостем.
— Пой, Лон, — приказала королева.
Менестрель поклонился и весело оглядел притихшую толпу. А потом негромко запел.
— Я не стану вспоминать, отправляясь в путь-дорогу, как ты вежливо и строго хоронила боль мою. Я не стану вспоминать о проказах и причудах, об ушибах и простудах и о гибели в бою. Я забуду о цветах на душистых абрикосах, о твоих роскошных косах, отгонявших горе прочь, я забуду о мечтах, поцелуях и приветах, о закатах и рассветах, и о том, что дарит ночь…
Он пел все громче и громче, а Мгновенный Эскадрон все приближался к воротам города, за которыми пешие когорты уже строились для последнего салюта по обе стороны дороги. Дальше всадники должны были двинуться рысью, чтобы побыстрее перевалить горы и уйти в пустынные степи Нищих Земель. А пехотинцы под предводительством маршала Ууленвейка собирались выступить только завтра утром. Они пойдут медленно, никуда особенно не торопясь. Но светлая королева будет знать точно — только ее спину прикрывают двенадцать тысяч преданных бойцов. Только ей одной из всех соискателей есть куда отступить. Потому что само ее королевство, словно ожившее, двигалось вслед за ней. Через Пстерские горы и те земли, сами названия которых говорили о предстоящих днях — Земли Скудные, затем Нищие, а потом — Безлюдные.
— Я не стану вспоминать… — разносилось над крышами Пяастиэ.
Горожане завороженно слушали, упиваясь каждым мигом Праздника Весны. Праздника, который в этом году должен был закончиться так невероятно, так соблазнительно, что и сравнить было не с чем. На ум приходили только голубые сумерки детских тайн, когда за окном безмятежно и покойно кружится снег Терен-Велькса, а взрослые, радостно смеясь, разговаривают и пьют горячий вадинк у пылающего очага, а ты, уже получив по-особенному вкусный мандарин в золотой бумаге, умиротворенно смотришь на горы сквозь дырочку в морозных узорах, только что протаянную теплым медяком, и думаешь — я не буду спать. Сегодня я не буду спать и обязательно увижу, как шустрый маленький Тиг первым заглянет в комнату и позовет остальных, как Аркентайн достанет из Неистощимой Коробочки подарок и положит его под веткой омелы на стене, а добрая Увенэ подойдет, чтобы погладить меня по голове. Интересно, нужно ли будет тогда притвориться спящим? Или можно будет раскрыть глаза и сказать: «Я тоже тебя люблю, милая Увенэ»?
Вот какую сказку подарила ротенам светлая королева: в третий азирим городской капитан Шочитли Йоню должен был возглавить всех желающих отправиться к берегу Начала. Всех без исключения желающих, даже если это будут дряхлые старики и грудные дети. Капитан кряхтел и чесал назатыльник на кольчужной бармице, но в глазах его ясно читалось: для тебя, моя королева, я готов возглавить торжественный марш буфетов и комодов. Верхом на белой табуретке.
Королевство поднималось, чтобы последовать за своей королевой.
— Я не стану вспоминать…
Горожане понимали, что Лон, как всегда, поет о главном. О том, что придется оставить здесь и забыть навсегда, забыть и никогда не возвращаться к нему, потому что возвращаться будет некуда. О том, что нужно помнить вечно, иначе — что же у тебя останется? И куда тебе идти? И зачем?
И пока Лон пел, людям казалось, что они наконец-то поняли главное: уверенность настоящего зиждется на вере в будущее. А будущее должно быть полнокровным, счастливым и опасным уже хотя бы для того, чтобы не осквернить память о прошлом. Когда мы были маленькие, а горы — такие огромные; а горе и счастье были — настоящими.
— Я спою о вечных льдах, о морях и Океане, о пустыне и тумане…
Светлая Аальгетэйте приподнялась в стременах и из-под арки ворот последний раз оглянулась на прекрасный город.
— Я спою о городах, о цветеньи анемонов, о паденьи бастионов и о людях, что верны…
— Вперед! — приказала Альге, и Сигрилль ударила коня пятками, дерзко вырываясь вперед.
— Йе-е-йо!!
Мгновенный Эскадрон пустил лошадей рысью. Широкая дорога лениво змеилась по предгорьям Пстерского хребта, медленно уходя вверх.
Кто-то в толпе у ворот крикнул:
— Ротона будет первой!
Горожане одобрительно закричали, и из нестройного гула родилось и загремело, заглушая песню Лона:
— Альге — Свидетель! Альге — Свидетель! Альге — Свидетель!
И двенадцать тысяч рукоятей ударялись в двенадцать тысяч щитов, поддерживая ритм. Альге на мгновение придержала коня, но не захотела оборачиваться. Чтобы в ее глазах не смогли увидеть слез.
Праздник Веллефайн продолжался.
* * *В Клер-Денуа дрались. Дрались третий день, дрались уже ни за что, дрались просто так. От глубины чувств, переполняющих жителей. Чувств, рисующих мир в черном и багровом. Дрались от злобы, ненависти и бессилия.
Вообще-то поначалу веселые и неунывающие нортенийцы очень обрадовались, узнав, что их король покинул столицу и двинулся на Восток. Им было приятно, что король, наверное, спасется. Лестно, что богом следующего мира станет нортениец, к тому же их король. Да и вообще хорошо, когда начальство не висит над душой, а занято где-то вдали своими делами.
Нортенийцы вышли на улицы, покричали «ура» и стали пить вино. Вина они выпили много.
Потом кому-то пришла в голову мысль пошуметь и порезвиться. Добрые денуазены предались этой идее со всей искренностью чистого сердца. Шумели они до полуночи, а потом устали и очень удивились, что городская стража не гонит их по домам отдохнуть. Пошли искать стражу, но не нашли.
Тогда взломали винные погреба лена д'Амюзи. Лен не протестовал, и вообще его не оказалось в городе. Его дворни и домочадцев — тоже.
Денуазены выпили пол-бочки пенного ламуаза и почувствовали себя брошенными и одинокими. Тогда они пошли к королевскому дворцу и устроили мертвым окнам кошачий концерт.
