Роберт Говард - ГОНЧИЕ СМЕРТИ. Сага дальних миров
Слушатели беспокойно всколыхнулись.
— Господи, ну и перспектива, — пробормотал Фэминг. — Повредиться умом и непрестанно, днем и ночью, жить в этом кошмаре! — Он сделал паузу. — я стою посреди комнаты, проходят века, но наконец за окнами светлеет, шорох исчезает вдали, и вскоре кровавое, точно изможденное, солнце начинает карабкаться в небо из-за восточного горизонта. Я поворачиваюсь, смотрю в зеркало — мои волосы совершенно седы! Шатаясь, я иду к двери, распахиваю ее настежь… Ничего. Ничего, кроме широкой проплешины в траве, уходящей не к побережью, а в противоположном направлении! Зайдясь в безумном визгливом смехе, я бросаюсь бежать вниз по склону — и дальше, и дальше, через заросшие травами луга. Бегу, пока не падаю от изнеможения, и лежу, пока не обретаю сипы подняться и снова бежать.
Так продолжается весь день. С нечеловеческими усилиями я двигаюсь к побережью, подгоняемый оставленным позади ужасом. И непрестанно, бредя ли на подгибающихся ногах, лежа ли и хватая ртом воздух, не спускаю молящего взгляда с солнца! Как быстро несется оно по небу, когда бежишь наперегонки со смертью! И, когда солнце опускается к самому горизонту, а холмы, до которых нужно было добраться засветло, ничуть не приблизились, я понимаю, что гонка проиграна.
Голос его с каждым словом звучал все тише, и все мы невольно подались вперед. Пальцы Фэминга крепко-накрепко впились в подлокотники, из прикушенной губы сочилась кровь.
— Темнеет. Я все бреду вперед, падаю и снова встаю. И хохочу, хохочу, хохочу! Но вскоре умолкаю: взошедшая луна превращает луга в какой-то призрачный, окутанный серебристой дымкой, морок. Заливая землю молочно-белым светом, сама она красна, как кровь! Я оглядываюсь… И… Далеко позади…
Мы еще сильнее подались вперед. По коже пробежал холодок. Голос Фэминга снизился до еле слышного, призрачного шепота.
— …Далеко позади… Вижу… Колышущуюся… Волнами… Траву. Воздух неподвижен, но высокие стебли расступаются и раскачиваются в свете луны, образуя темную извивающуюся линию. Она еще далеко, но с каждым мгновением все ближе и ближе…
Фэминг умолк. Только через некоторое время кто-то из нас осмелился нарушить воцарившуюся тишину.
— И что же дальше?
— Дальше — просыпаюсь, — ответил Фэминг. — Пока что я ни разу не видел этого ужасного чудовища. Но кошмар преследует меня всю жизнь. В детстве я пробуждался от него с криком, а уже в зрелом возрасте — весь в холодном поту. Снится он нерегулярно, но в последнее время… — Голос Фэминга осекся, однако он продолжил: — В последнее время змея с каждым разом подползает все ближе. Колышущаяся трава отмечает ее путь, и с каждым новым кошмаром чудовище приближается. Когда оно настигнет меня…
Он резко смолк, ни слова более не говоря, встал с кресла и пошел в дом. Остальные еще немного посидели в молчании, потом последовали его примеру — время было позднее.
Не знаю, как долго я спал, но внезапно сон мой был прерван. Казалось, в доме кто-то смеялся — долгим, громким, отвратительным безумным смехом. Вскочив с постели и гадая, не приснился ли мне этот смех, я выбежал из спальни, и в тот же миг по всему дому разнесся воистину ужасающий визг. Дом мгновенно наполнился разбуженными людьми, и все мы кинулись в спальню Фэминга — похоже, звук доносился именно оттуда.
Фэминг был мертв. Он лежал на полу — так, точно упал, борясь с чем-то ужасным. На теле его не было ни царапины, но лицо было страшно искажено, словно раздавлено какой-то невообразимой силой, подобной той, какой должна обладать гигантская змея.
ДИТЯ СУДЬБЫ
С рожденья ход судьбы проклятьем ведьмы повязался,
И оттого всю жизнь мою пришлось брести уныло
По странным тропам, по путям порочным и постылым,
И, как слепец, у асфоделей сломанных я оказался.
Жилище дьявола, нет топи безысходней,
Разбитая дорога пролегла там в всполохах огня.
И призраки сквозь тусклый свет луны ведут меня,
Чтоб слушать демонов в гранитной преисподней…[1]
Роберт И. ГовардРоберт Ирвин Говард родился 24 января 1906 года в деревушке Пистер графства Паркер (штат Техас), находящейся в десяти милях северо-западнее Уизерфорда и тридцатью пятью милями западнее Форт-Уорта. Доктор Говард отвез туда жену, когда подошел срок родов, ибо в крошечном селении Темная Долина, где они тогда проживали, не было врача. Принимать единственного ребенка миссис Говард помогал доктор Дж. Э. Уильямс.
Рождение сына было большим событием в этой семье, ибо Айзек и Эстер Говарды уже не надеялись завести ребенка. Они оба считали, что Эсси, как доктор Говард называл свою жену Эстер Джейн, слишком стара для этого, да и здоровье у нее слабовато. Говарды даже подумывали попросить брата Айзека, Дэвида, чтобы он позволил им усыновить его последнего сына, маленького Уоллеса, и вырастить его как своего собственного. Но когда братья начали всерьез обсуждать это, обнаружилось, что Эстер беременна.
В детстве Роберт постоянно общался лишь с матерью, а отец, фанатично преданный своему делу, оставался для него чужим. Несомненно, он внушал трепет ребенку — крупный, энергичный, с пронзительными синими глазами и роскошными угольно-черными волосами, сильный и властный, но нежной привязанности, как к матери, сын к нему не испытывал.
Доктор Говард полностью отдавал себя постоянной борьбе за жизнь своих пациентов. Для него болезнь и смерть были врагами, с которыми он вел непрекращающуюся войну. Он чувствовал, что, если позволит себе расслабиться хотя бы на миг, смерть победит, и считал смерть не естественным процессом, а своим личным упущением.
Айзек Говард стремился придать черты совершенства окружающему миру, не признавая полутонов и не идя на компромиссы. Для него существовало либо зло, либо добро — и никакой границы между ними. Он видел себя чем-то вроде воина Христова, посланным на землю для беспощадной борьбы со злом. В юности он хотел стать священником, но, как заметил один из его двоюродных братьев, «для этого в нем было стишком много от Лукавого».
Невероятная вспыльчивость и раздражительность всегда были присущи Говарду-старшему, что, несомненно, не шло на пользу избранной им благотворительной миссии. В один из воскресных дней, когда еще молодой Айзек Говард и его жена выходили из церкви, какой-то неуклюжий прихожанин наступил на юбку Эстер и порвал ее подол. Перед всем приходом доктор пригрозил ему нанесением увечья в столь непристойных выражениях, что об этом вспоминали и семь десятков лет спустя. Его соседи немедленно решили, что Айзек Говард не достоин сана священника, поскольку в его натуре нет и тени смирения. С возрастом он, конечно, научился в некоторой степени управлять собой, но до конца жизни так и остался резким, вспыльчивым человеком.
