Вадим Арчер - Храм Саламандры
– Что?! – переспросил Витри.
– Сбыться, – поправилась магиня. – Мне нужно было пройти, а пантера мешала мне. Я рассердилась и почувствовала, что сила поднимается во мне и идет в голову, в глаза, на пантеру. Пантера поняла, что я хочу пройти, и уступила мне дорогу.
– Неужели тебе не было страшно? – начал допытываться Витри, стыдясь собственного испуга.
– Давай, Витри, для начала выясним, что такое страх. – Лила вновь ненадолго задумалась. – Обычно человек чувствует себя центром мироздания, ведь так? Весь мир вращается вокруг него, все события происходят вокруг него. Любую мелочь он примеряет на себя и проверяет, в каком отношении она находится к нему. Когда человек расстается с жизнью, вместе с ним гибнет и весь его мир.
Это много, поэтому человеку свойственен страх за свою жизнь.
Витри промолчал. Он никогда не задумывался о причинах возникновения страха.
– Ты ведь проделал долгий путь, Витри, – продолжила магиня. – Вспомни свое село, дорогу в Цитион, в Келангу… А теперь представь, что ты – сеханский кондор и летишь над Келадой… и видишь ее всю… ее скалы, ее леса, ее реки… города внизу… а в городах, селениях – люди, и у каждого внутри свой, личный мир, и этот мир кажется ему единственным, который есть на свете. И каждый больше всего на свете боится потерять его. Если ты сумеешь представить это, как нужно, у тебя изменится отношение к жизни и смерти. Тогда и страх, и тревога, и прочие чувства, добрые и дурные, покажутся тебе совсем не такими, как прежде.
– И я больше не буду чувствовать ни страха, ни горя, ни любви?! – опечалился Витри.
– Почему не будешь? Будешь. Но эти чувства станут другими, – ответила магиня. – Есть и у меня страх – это страх уступить злу, оказаться слабее зла. Все есть – и печаль и любовь… Пока человек живет на свете, он не может не испытывать чувств.
В эту ночь Витри увидел сон, яркий и подробный. Ему приснилось, что он – сеханский кондор и парит над Лоанской долиной. Он увидел свое село и начал спускаться к нему, ниже и ниже, пока не стал различать односельчан на улице. Там был и мельник Денри, и сапожник Ваппа, и кузнец Тумма со своим многочисленным семейством. И Шемма, живой Шемма! Они заметили его в небе и замахали руками, а он, качнув крыльями, сделал круг над селением и полетел дальше, оставляя внизу Лоанское озеро, зеленые долинные пастбища, жемчужно-серые хребты Ционского нагорья.
Наутро ощущение полета сохранилось в груди Витри, делая его тело сильным, а ноги – легкими. В нем что-то изменилось, он чувствовал, что никогда уже не будет прежним деревенским пареньком, живущим повседневными заботами.
Огромный мир, лежащий за околицей родного села, больше не казался ему чужим и опасным. Витри приспособился к легкому и текучему ритму походки своей спутницы, он шел за ней шаг в шаг, движение в движение и лишь иногда улыбался при мысли о выражении на лице кузнеца Туммы или толстой и сварливой Нойи, жены сапожника Ваппы, если бы им сказали: «Представь себе, что ты – сеханский кондор…»
***
День за днем Боварран шел вниз по Руне. Полууттак был вынослив и неутомим, привычка гнать зверей и чужих уттаков по лесным чащобам выучила его быстро двигаться по любому бездорожью. Он шел от темноты до темноты, почти не теряя времени на еду, которую прожевывал на ходу, запивая глотком рунской воды.
Полдня пути, поначалу разделявшие его и преследователей, постепенно увеличивались, превращаясь в полный дневной переход.
У Боваррана ни на миг не появлялась мысль о возможности погони.
Каморра, уверенный, что никому не известно ни о Красном камне, ни о причинах и цели путешествия полууттака, не предостерег его, а сам Боварран по человеческим меркам был недалек и не страдал излишней мнительностью. В пути он думал о вещах куда более приятных, чем погоня. Последний вечер на Оранжевом алтаре оказался для него счастливым – Каморра вручил ему белый диск и обещал добавочную награду.
Маг был скуп на милости и подарки в силу своей натуры, хоть и объяснял свою скупость нежеланием баловать прислужников. На этот раз он прикинулся Щедрым, но в действительности ему было нужно следить через диск за перемещениями Боваррана и влиять на него, чтобы тот, оказавшись сам по себе, не бросил дела на полдороги. Каморра наперечет знал немудреные запросы уттаков – кони, оружие, яркие и аляповатые побрякушки – и не сомневался, что Боварран попросит себе вдобавок к диску что-нибудь вроде этого.
Но Боварран был не так прост, как думалось Каморре, и вершина его честолюбия не ограничивалась получением белого диска. Полууттак прекрасно понимал,. что белый диск означает власть, и хотел власти. Он ощупывал диск под уттакской телогрейкой из звериной шкуры, вспоминая вождя своего племени, грозного Уссухака, чувствовавшего в Боварране соперника и потому постоянно притеснявшего его. Боварран представлял, как Каморра скажет Уссухаку:
«Ты больше не вождь. Вот вождь», – и тот не посмеет ослушаться мага. Ведь сила белого диска кое-что значит для любого знакомого с ней уттака.
Эта сила не понаслышке была известна Боваррану. Ему случалось оказываться поблизости, когда кто-то из помощников Каморры приводил в повиновение непослушных уттаков. Будучи уттаком лишь наполовину, Боварран не падал на землю и не бился в судорогах. Скрепя силы, он мог оставаться на ногах, но чувствовал, как дрожит и рвется каждая его жилочка. Он мог терпеть действие силы диска, а значит, и пользоваться им для смирения непокорных – а ведь ни один из уттакских вождей, с важностью носящих отличительный знак Каморры, не посмел бы произнести то самое, ходовое среди уттаков словцо. Боварран сознавал свое преимущество перед любым уттаком и имел большое желание его использовать.
Племя Уссухака обитало в нижнем течении Восточной Рунки, притока Руны. В это время года – сезон ловли речных крабов, водившихся в Восточной Рунке, – племя надолго останавливалось в месте ее слияния с Руной, где низменная часть речной поймы расширялась, образуя большую поляну. Чем ближе Боварран подходил к знакомым местам, тем неотступнее ему хотелось показать в племени свою силу и заявить права на власть. Да и случай был удобный – Уссухак с лучшими воинами ушел по приказу Каморры к Бетлинку, где потерял в сражении больше половины отряда. Поэтому, когда поросшие лесом скалы, теснившие Руну, раздвинулись и впереди показалась пойма Восточной Рунки, полууттак перебрался через речку и свернул направо, на широкую поляну, где виднелись многочисленные конические верхушки уттакских шалашей.
Боваррана заметили издали. Уттакские детеныши с визгом понеслись сообщать взрослым потрясающую новость, и вскоре все племя высыпало навстречу своему сородичу. Первыми выбежали дети и подростки – голые и скуластые, с выставленными вперед ноздрями плоских курносых носов и горящими недобрым любопытством глазами. Женщины, появившиеся за ними, были в грубо скроенной, сшитой полосками кожи одежде из звериных шкур. Кроме них, в племени оставалось около четверти всех взрослых мужчин-охотников, чтобы обеспечивать пропитанием остальное население. Обеспокоенные шумом, они тоже вылезли из шалашей, прихватив на всякий случай копья и дубины. Как и у всех коренных жителей Келады, на головах уттаков не было длинных волос. Их заменяла короткая поросль, нечто среднее между шерстью и волосами, встающая дыбом в гневе и при сильном возбуждении. Сейчас эта шерсть стояла торчком, что говорило о сильном интересе к появлению Боваррана.
