Елена Самойлова - Змеиное золото. Дети дорог
— Мийка! — Змеелюдка встрепенулась, услышав этот голос, резко поднялась на хвосте и обернулась на звук. — Лови!
Что-то просвистело в воздухе, шасса стремительно метнулась в сторону, перехватывая это нечто на лету, и круто развернулась лицом к выбравшемуся из-под земли чудовищу, держа в опущенной руке уже знакомый Викториану посох ромалийской лирхи, к которому был привязан небольшой кожаный мешочек.
Ай да старуха!
Змеелов вспомнил женщину, что была прежней лирхой у этого табора, вспомнил, как властно и уверенно она набросила дорогущую шаль на худенькие, дрожащие плечики чернявой девчонки.
Нашей крови ребенок…
Неужели та длиннокосая «зрячая» еще тогда знала, перед кем придется встать ее преемнице, и потому из всех, кого ромалийский табор встречал на дороге, выбрала именно затаившуюся в человеческом теле шассу, да не простую, как оказалось. Золотую, волшебную, редкую змею пригрела на груди лирха в надежде, что, когда табор окажется пред лицом подземного ужаса, шасса сумеет выстоять там, где человеку не будет предоставлено ни единого шанса.
Змеелюдка взмахнула посохом, на удивление чисто, без шипения выговаривая странные, непонятные слова, наполнившие гулкую тишину, как молоко — кувшин. Эхо заметалось в каменных тисках меж домов, отразилось от развороченной мостовой и ударило в переплетение слабо светившихся гнилостной зеленью щупалец, заставив их отшатнуться, свиться в тугой жгут и нырнуть обратно под землю, в неровный пролом.
— Михей! — Шасса, не оборачиваясь, полоснула себя когтями по бедру, окровавленные пальцы заметались в воздухе, чертя уже знакомый ярко-красный знак. — Собирай всех, кого сможешь! Я открою вам дорогу к северному морю!
Бам-м-м-м!
Грохот раздался такой, что дудочник упал ничком, зажав уши руками. Земля заходила ходуном, затрещала и вдруг разошлась вдоль и вширь огромной рваной раной, в которой исчезло и ромалийское зимовье, и стоявшие по соседству два дома. Из огромного пролома, в котором скрылась часть улицы, к розовеющему предрассветному небу с громовым ревом ринулся лес туго скрученных жгутов, отливавших бледной сияющей зеленью, и обрушился вниз, на спящий город.
Выстроенная змеелюдкой колдовская стена вспыхнула алым полукругом, едва сдерживая напирающее чудовище, и в краткий миг озарения Викториан понял, что именно эта тварь и есть та самая Госпожа Загряды, слухи о которой иногда доходили до Ордена, но подтвердить существование которой еще никому не удавалось. Кто-то думал, что это просто очень старая вампирша, живущая в тщательно скрываемом от посторонних глаз подземелье, кто-то предполагал, что это просто дух города, призрак, обладающий большой силой, но почему-то предпочитающий нейтралитет. А оказалось…
С этим созданием нельзя договориться. Его очень трудно убить человеческими руками — если вообще возможно. Его существование раскрыто, и неизвестно теперь, вернется ли прежнее хрупкое равновесие, в котором пребывала Загряда до сих пор.
Сквозь алую пелену пробилась серо-стальная молния, звенящим шаром прокатилась по мостовой и остановилась в шаге от сияющего золотом шассьего хвоста, оказавшись чараном. Судя по косым, едва запаянным шрамам на прочной броне — тот самый, который лежал на пыточном столе в следственном доме. Быстро оклемался, ничего не скажешь.
— Доигр-р-рались, — глухо прорычал железный оборотень, встряхивая звенящей гривой с крохотными белесыми искорками на кончиках прядей. — Что делаем?
— Найди ромалийцев и других людей в этом квартале. Всех, кого сможешь, и принеси сюда. — Ясмия взмахнула посохом, блеснув бронзовым узором на золотой чешуе, гибко извернулась, будто в танце, и приподнялась на свернутом в кольцо хвосте.
Казалось, шасса не замечала ничего вокруг, поглощенная странным, текучим танцем, повторить который не сможет ни одна даже самая лучшая человеческая танцовщица. Нет у человека такой гибкости, такой плавности движений, не может он настолько чарующе переливаться из одного движения в другое, когда кажется, что существо состоит не из плоти, крови и костей, а из воды, ветра и солнечных бликов на поверхности реки. Золотая чешуя сверкала и искрилась сама по себе, как будто в глубине шассьего тела было заключено свое солнце, жаркое, сияющее, способное осветить собой если не целый мир, то один отдельно взятый город — точно.
— Эй, парень! — Вик не сразу сообразил, что обращаются к нему. Обернулся — и увидел изгвазданного по уши рослого ромалийца. Того самого, что на своем горбу вытаскивал по серебряной колдовской тропе истекающего кровью чарана в человечьем облике и не побоялся принести своей лирхе ритуальный посох. — Не сиди тут, беги, пока можешь. И девку свою полоумную прихватить не забудь. Дрянь она, конечно, порядочная, но…
Ромалиец как-то устало покосился на зеленоватые щупальца, беспорядочно бьющиеся о волшебную преграду, и тяжело вздохнул.
— Ты же понимаешь, что такой твари по доброй воле нельзя оставить ни единой жертвы.
Змеелов молча кивнул и поднялся. Кое-как взвалил на спину потерявшую сознание Катрину и, прежде чем скрыться за поворотом улицы, ведущей к ближайшим городским воротам, оглянулся. То, что он увидел мельком, раскаленным железом отпечаталось в памяти.
Горящая золотым огнем шасса, удерживающая в одной руке посох, нижним концом упирающийся в мостовую, и кое-как не дающая расползтись кровавому знаку свободной ладонью, окровавленной, с поломанными когтями и ободранной чешуей.
Дрожащая, трепещущая, будто на невидимом ветру, алая колдовская взвесь, не позволяющая гибким щупальцам, на нижней поверхности которых раскрылись круглые, как у миноги, рты, добраться до кучки людей, по одному скрывающихся в портале.
Мечущийся туда-сюда серо-стальной тенью железный оборотень, едва успевающий уклоняться от хлестких ударов чудовища и приносящий живых людей откуда-то из руин, из соседних переулков.
И звонко смеющаяся, хохочущая во весь голос под кровавым душем девица со слепыми, затянутыми бельмами глазами на миловидном кукольном личике, в длинном немарком платье горожанки, стоящая посреди этого ада в окружении щупалец…
Госпожа Загряды…
Викториан уже абсолютно точно знал, что не забудет это зрелище до самой смерти.
Сырая глинобитная дорога была едва видна в сереющих сумерках, небо на востоке просветлело, но тяжелая пелена надвигавшихся с юга грозовых туч успешно пожирала первые солнечные лучи, и Викториан ехал почти вслепую, одной рукой придерживая безвольно лежавшую поперек седла Катрину, а другой натягивая поводья, не позволяя перепуганному животному нестись вскачь. Загряда осталась позади, за холмом, и за дудочником никто не гнался, но ему постоянно чудился чужой, хищный взгляд, высверливающий затылок, который пропал лишь после того, как конь взобрался на очередной холм, повыше, и там остановился, дрожа всем телом.
