Пути Деоруса (СИ) - Машьянов Петр

В то же мгновение, когда раздался звук, на него налетел противник. Тот сумел взобраться наверх и атаковать с немыслимой для человека быстротой. Меч отлетел в сторону, двое катались по полу, сцепившись в борьбе. В пещере становилось все светлее по мере того, как с подземного слезал маскирующий покров грязи. Ганнон был значительно больше и тяжелее, но его противник с лихвой компенсировал это яростью. В конце концов юноше все же удалось прижать руку троглодита, державшую костяной нож, коленом к полу. Ганнон обнажил свой кинжал и, приставив острие к горлу врага, прошипел:

— Зу-хар, зу-хар! — Это означало «кто-то на поверхности», он надеялся, что троглодит поймет его. Для верности Ганнон указал кинжалом наверх, тут же вернув его на место.

Понять мысли поверженного по его черным глазам было невозможно. Тот смотрел на авхара, не мигая, и тяжело дышал, скаля зубы. После десяти секунд в таком положении они оба вздрогнули, услышав скрежет металла о камень — кто-то подобрал меч. Пленник заглянул Ганнону за спину и хищно ухмыльнулся. Юноша медленно отвел нож от троглодита и положил его на камень. Поднявшись, Ганнон обернулся и увидел свою проводницу, та стояла с мечом в руке, сумка лежала позади. Троглодит, освещавший пещеру своими татуировками, встал и жадно осматривал новый кинжал, что попал к нему в руки. Нусска что-то сказала воину, на что тот лишь грубо бросил в ответ пару коротких слов. Неприкасаемая кивнула, сделала шаг в сторону авхара и, развернувшись, всадила меч троглодиту в живот.

Подземный только успел охнуть и схватить нусску за плечи. Троглодит с ужасом посмотрел на свои руки и последним в жизни движением оттолкнулся от неприкасаемой, соскользнув с лезвия и упав навзничь. Ганнон принялся подбирать кинжалы, пока его спутница вытягивала свою сумку из-под мертвого тела. Закончив с этим, она сразу же схватила авхара за руку и пустилась бежать. Юноша несся вслепую и, несмотря на опущенную голову, все же несколько раз ударился лбом. На пути прочь они миновали несколько проходов и поворотов, после чего нусска наконец позволила себе встать и отдышаться. Как только звуки стихли, Ганнон ощутил на своем лице ее руку, та довольно бесцеремонно похлопала его по лбу и щекам.

— Ты здесь, хорошо. — Неприкасаемая с облегчением выдохнула.

— Где же мне быть? — раздраженно спросил Ганнон.

— Не знаю, авхар, ты же не пошел за мной сразу, как втащила верх. Успела дальше, чем здесь пробежать, пока поняла, что ты нету.

— Долго же тебя не было.

— Я была близко. Потом ты шумел, шуметь нельзя. Я затихла и ждала, так правильно. Не зря ждала.

— Я специально ударил мечом, хотел привлечь того воина. — Ганнон избегал слова «троглодит», он так и не спросил у неприкасаемой, как называл себя народ, отвергнувший нуссов.

— Ха, ты шумел до того, когда достал меч. Воин услышал и полез, — отметила женщина. Это объясняло скорость подъема. — А зачем он тебе? Почему не убил?

— Думал, ты ушла, и хотел заставить его показать дорогу.

— Хаха, не вышло бы. Но это правильно попробовать. Если я ушла, по-другому никак.

— Если бы не получилось, думал отрезать ему что-то для света.

— Охохо, тоже хорошая идея для авхар, но в мертвом теле свет затухает. Тот уже не светит. Хорошо, что ударила твой меч. Не подумают на нуссы. — Она вернула оружие хозяину. — А когда пришла, зачем положил нож?

— Я не знал, кто это был. А почему ты выбрала его? Почему убила? Он ведь тебе ближе, чем авхар.

— Почему так думаешь?

— Он число. — Ганнон вспомнил свою догадку. — Ты нусс: ничего, но тоже число. А авхаров на табличке с числами вообще нет.

— Это ради нуссы, а не ты. Торговля с Ятта, хорошо для нас. Она платит, надо сберечь.

Хоть в этом и было здравое зерно, но в тусклом свете все же было видно, как женщина нахмурилась. Осознав это почти одновременно, двое стали оглядываться: Ганнон в поисках врагов, а нусска с ужасом смотрела вниз. Свет шел не издали, сияние расходилось от лужицы, растекавшейся по камню из сумки. Неприкасаемая упала на колени, открыла ее и стала возиться с содержимым, что-то жалобно бормоча. Похоже, упавшее тело троглодита повредило ее сокровище, что-то пробило в нем небольшую брешь.

В затухающем свете было видно, как по лицу нусски текут слезы, падавшие в тускнеющую жидкость. Вскоре сияние на полу иссякло, и стали слышны только всхлипы женщины. Выждав, пока они затихли, Ганнон рискнул сказать:

— У меня есть факел и огниво. — Он уже почти забыл о закрепленных за спиной припасах. Аторцы дали ему два, первый догорел, пока юноша ждал проводника, но второй все еще был при нем.

— Его увидят, это смерть. Такой свет смерть. Я не понесу его к нуссы. Иначе они придут, — сокрушалась нусска. Ее слова причудливо повторяли страхи аторцев. И боялась она тоже своих – других троглодитов.

— Мы не сможем пройти к ним без света? Или это сокровище священное?

— Да! — ответила неприкасаемая. — Оба. Но нуссы дали бы новый свет. Но мы не пройдем, темнота.

— А идти далеко? — Ганнон вздохнул и ощупал флягу. По счастью, его сосуд с зельем остался цел.

— Не очень, но теперь без разницы, там нужно видеть… — Ее голос звучал почти жалобно.

— Бледный синий свет, — протянул Ганнон, поправил кольцо и сосредоточился на внутреннем взоре, где пергаменты охраняли светило от голодной черноты. Ему давно не приходилось бывать там и, признаться, он был рад, что удавалось обходиться без этого. Но другого выхода не было. Ганнон стал пытаться воспроизвести то, что делал при своем возвышении: открыть путь силе, сохранив контроль. Задача была похожей, но разница была в том, что тогда Коул отворил двери настежь, а он пытался обуздать силу и запереть их. Сейчас же нужно было лишь приоткрыть выход, что был запечатан им самим, не дав всей силе прорваться наружу. Одно неверное движение, и бушующее пламя поджарит их обоих.

Он пытался сфокусироваться на одном пергаменте, но они ускользали от него, смешиваясь и подменяя друг друга. Ганнону нужна была зацепка, что-то из реального мира. Он решил не усложнять: его приказ исходил от Гамилькаров, дома, который было найти легче всех прочих. Крылатый волк услужливо показался перед внутренним взором, и юноша понемногу сдвигал его, образуя брешь. Труднее всего было вовремя остановиться, он не столько открывал выход, сколько сдерживал вырывающийся поток. Несколько раз сила почти ускользала из-под его контроля, но сфокусировавшись на мыслях о тех, кого он защищает, выполняя миссию Гамилькаров, юноша смог обуздать ее.

Ганнон открыл глаза одновременно с тем, как закрыл флягу, что на всякий случай держал наготове. Слава богам, она не понадобилась. Его кисть была покрыта тусклым синим пламенем, нусска смотрела на нее своими черными глазами, медленно приоткрывая рот. Искушение было велико, но юноша не стал ничего делать и дождался, пока она сама вспомнит, что нужно подобрать челюсть.

***

Ганнон боялся, что если поддерживать свечение долго, то даже слабое пламя со временем истощит его самого. Однако, оказалось, что гораздо тяжелее было постоянно держать руку на весу: плечо страшно затекло, боль становилась невыносимой. Карабкаться с одной рукой тоже было сложно, но неприкасаемая каждый раз спешила помочь ему, хоть в остальное время и держала почтительную дистанцию.

Они вышли из очередной пещеры – юноша уже сбился со счета – и увидели внизу огоньки стоянки. Это был большой круглый зал со множеством выходов. Воды здесь не было, каменный серпантин спускался вдоль стен вниз – туда, где расположились неприкасаемые. Вся пещера напоминала огромный амфитеатр, где сценой была круглая площадка на ее дне. Ганнон закрыл глаза и вернул пергамент Избранников на место. Огонек на его кисти погас, и юноша с облегчением встряхнул рукой и опустил ее.

— Не рассказывай своим об этом, — сказал Ганнон, разминая плечо. Он не сильно надеялся на то, что нусска будет держать язык за зубами, но в нем все еще тлели остатки почтения к правилам Братства. К правилам, самое главное из которых он только что грубо нарушил. Впрочем, Ганнон был уверен, что при следующем разговоре с Коулом он уже не будет скован какими-либо догмами. Да и кто поверит троглодитам.