Нил Стивенсон - Одалиска
Доктор поправил её:
— Значит, придется поворачивать его на головку. Тут нужна осторожность — как бы не выпала и не пережалась пуповина. Сложнее всего справиться с сокращениями матки, которая давит ни плод сильнее любой руки. Надо дождаться, пока матка расслабится.
И мы стали ждать. Однако даже между схватками матка оставалась такой напряжённой, что доктор Алкмаар не мог повернуть ребёнка.
— У меня есть снадобье, которое, возможно, поможет, — задумчиво проговорил он. — Или я могу ослабить её кровопусканием… Лучше все-таки подождать, когда она совсем выбьется из сил. Тогда у меня скорее получится.
Новое ожидание. Для них оно состояло в том, чтобы стоять и ждать, когда пройдёт время, для меня — становиться жертвой кровавого убийства и возвращаться к жизни снова и снова, но с каждым разом к низшей её форме.
К тому времени, как в комнату ворвался посыльный, я могла лишь лежать, как мешок с картошкой, и слушать, что говорят.
— Доктор Алкмаар! Я только что от постели шевалье де Монлюсона!
— А почему новый посол в постели, хотя сейчас четыре часа дня?
— С ним какой-то приступ, и вы должны немедленно пустить ему кровь.
— Я занят, — отвечал доктор Алкмаар по некотором размышлении. Мне стало не по себе от того, что он задумался.
— Повитуха идет сюда, чтобы вас сменить, — сказал гонец.
Словно по сигналу, раздался стук в дверь; Мари, обнаружив больше живости, чем за все предшествующее время, бросилась к дверям и впустила повивальную бабку — старую каргу более чем сомнительной репутации. Сквозь туман ресниц я видела, как Мари с криком притворной радости бросилась старухе на шею и что-то зашептала. Бабка выслушала её и что-то сказала в ответ, снова выслушала и снова ответила; так три раза, прежде чем обратить ко мне серые глаза. И в этих глазах я отчетливо увидела смерть.
— Расскажите подробнее о симптомах, — обратился доктор Алкмаар к посланцу. По тому, как он на меня смотрел — глядя, но не видя, — я чувствовала, что он готов сдаться.
Я, собрав все силы, приподнялась на локте и ухватила доктора за окровавленный шейный платок.
— Если думаете, что я мертва, то как вы объясните это? — сказала я, дергая его за галстук.
— Пройдёт много часов, прежде чем вы окончательно обессилите, — отвечал доктор. — Я успею пустить кровь шевалье де Монлюсону.
— После чего с ним приключится второй приступ, а потом ещё и ещё! Я не дура и понимаю: если я ослабею настолько, что вы сможете повернуть ребенка, то потом не сумею его вытолкнуть! О каком лекарстве вы говорили?
— Доктор, французский посол, может быть, умирает! Согласно правилам старшинства… — начала Мари, но доктор Алкмаар остановил её движением руки. Мне он сказал:
— Это всего лишь образец. На время расслабляет некоторые мышцы, затем действие проходит.
— Вы его уже пробовали?
— Да.
— И?
— У меня приключилось недержание мочи.
— Кто вам его дал?
— Странствующий алхимик, побывавший тут две недели назад.
— Шарлатан или…
— У него отменная репутация. Он заметил, что при таком количестве беременных женщин во дворце оно мне, возможно, понадобится.
— Роот?
Доктор Алкмаар украдкой огляделся, прежде чем еле заметно кивнуть.
— Дайте мне ваше снадобье.
Это оказалась травяная настойка, очень горькая; примерно через четверть часа тело моё ослабело, а в голове наступила такая пустота, как будто я уже потеряла много крови. Так что я была в полубессознательном состоянии, когда доктор Алкмаар повернул ребёнка; и хорошо, поскольку я совершенно не хотела этого осознавать. Моя страсть к натурфилософии имеет свои пределы.
Я слышала, как он сказал повитухе:
— Теперь ребёнок предлежит головкой, как и положено. Слава Богу, пуповина не выпала. Вот и головка показалась. Через несколько часов действие лекарства пройдёт, схватки возобновятся, и, с Божьей помощью, роженица благополучно разрешится. Имейте в виду: беременность переношенная, плод полностью созрел и уже обкакался в утробе.
— Я такое видела, — обиженно произнесла бабка.
Доктор продолжал, не обращая внимания на её недовольство:
— У ребёнка во рту первородный кал. Есть опасность, что при первом вдохе он попадёт в легкие. Коли так, ребёнок не проживёт и неделю. Я пальцем в основном очистил ребёнку ротик, но не забудьте сразу перевернуть его вверх ногами, ещё до первого вдоха.
— Спасибо за наставление, доктор, — недовольно отвечала повитуха.
— Вы ощупали ребёнку рот? Его рот? — спросила Мари.
— Да, это я и сказал.
— Он… нормальный?
— В каком смысле?
— Нёбо… челюсти?..
— Если не считать, что он полон жидким калом, — сказал доктор Алкмаар, вручая помощнику сумку с ланцетами, — то совершенно нормальный. А теперь я пойду пущу кровь французскому послу.
— Прихватите несколько кварт для меня, доктор, — сказала я.
Услышав эту слабую шутку, Мари, закрывавшая дверь за доктором, обернулась и устремила на меня неописуемо злой взгляд.
Старая карга села рядом, прикурила от свечи трубку и принялась наполнять комнату клубами дыма.
Слова Мари были шифрованным посланием, которое я разгадала, как только оно коснулось моих ушей. Вот расшифровка.
Девять месяцев назад я попала в беду на берегу Мёза. Чтобы выпутаться, я переспала с Этьенном д'Аркашоном, отпрыском древнего рода, в котором фамильные дефекты передаются вместе с фамильным гербом. Всякий, бывавший при дворах Версаля, Мадрида и Вены, видел их заячью губу, странной формы челюсть, сплюснутый череп. Карл II Испанский, кузен д'Аркашонов по трём разным линиям, не в состоянии даже есть твёрдую пищу. Когда в этой семье появляется новорожденный, ему, едва ли дав сделать вдох, первым делом осматривают рот.
Я рада была услышать, что у моего ребёнка не будет этих пороков. Своим вопросом Мари ясно показала, что догадывается относительно отцовства. Однако как такое возможно? «Очевидно, — скажете Вы, — Этьенн направо и налево похвалялся, что овладел графинею де ля Зёр; девять месяцев — вполне достаточный срок, чтобы слухи достигли ушей Мари». Однако Вы не знаете Этьенна. Он чудной, вежливый донельзя и не стал бы хвастаться победой. Кроме того, он не мог знать, что ребёнок — его. Он знал только, что один раз меня отымел (как выразился бы Джек). В предшествующие и последующие недели я путешествовала в обществе мужчин и уж явно не произвела на него впечатление целомудренной!
Единственное возможное объяснение состояло в том, что Мари прочла — или, вернее, прочёл тот, кто ею управляет, — расшифрованную версию моего дневника, в котором я чётко писала, что спала с Этьенном и только с ним.
