Алексей Игнатушин - Железная скорлупа
— Дурак ты, — говорит рыцарь устало.
Звенящий гул заполняет голову. Рыцарь ежится на полу, пустой взгляд устремляя на красный бархат дорожки.
«Вот и кончилось приключение, — думает он вяло. — Кончилось».
Инконню зевает: от ног поднимается холод, раны кровоточат, мерное дыхание стен его убаюкивает.
«Хороший конец, — думает он с грустной улыбкой. — Отец точно будет мною гордиться… Менестрели сложат песни о красивой гибели. Хороший финал».
Раздается женский вскрик, мягкий топот босых ног, затем над рыцарем склоняется женщина. Прекрасное лицо искажено болью, озера глаз полны слез. Ошеломленный невероятной красотой дамы, рыцарь встряхивает головой, взор его проясняется.
Королева Сноудона избавлена от мерзкого обличья. Она кутается в алую занавесь, сорванную со стены. Золотые волосы сияют.
«Хелия права, прекрасней девы нет на свете!»
— Кто вы, доблестный рыцарь? — говорит королева неземным голосом. Тонкими руками ласково обнимает его взъерошенную голову, заглядывает в глаза. — Вы спасли мое королевство от тирании колдунов, Сноудон никогда не забудет вашего имени.
Инконню улыбается, смерть на время отступает. Королева отрывает от накидки длинный кусок, бестрепетно перевязывает ему ногу, пачкая тонкие пальчики вязкой кровью.
Рыцарь оглядывает зал затухающим взором.
— Я… — хрипит он. Королева склоняет златовласую головку. — Меня зовут… зовут… кх… звали… Гингалин, сын Гевейна Оркнейского.
Рыцаря захлестывает восторг.
«Я достоин, я достоин!»
Черная бездна подкрадывается незаметно… Рыцарь с коротким стоном проваливается в темноту. Под сводами мечется горькое эхо:
— Гингалин!!!
Глава шестая
Замок взволнованно гудел, в голосах слышались то ликование, то печаль, то мстительная злоба. Слуги наводили порядок в залах: мыли, терли, скоблили, начищали, смахивали паутину и пыль, залы были заставлены тазами с мыльной водой, полы блестели от влаги.
На кухне тоже кипела работа, сытный запах разлетался далеко окрест: несмотря на ужасное состояние королевства, освобождение королевы следовало отпраздновать. Люди соскучились по празднику, немного светлых эмоций пойдет им на пользу.
Во внутреннем дворе, топча мягкий снег, с веселым гомоном бегали кузнецы, конюхи, плотники, прочие ремесленники. Замок охватило радостное нетерпение, облегчение…
Служанка с корзиной белья едва не наткнулась на бледного юношу с синими губами, стянутого повязками. Раненый смотрел на внутренний двор с балкона, прислонившись к парапету. Служанка поймала взгляд синих глаз, растянула губы в улыбке.
— Слава королеве, — сказала в бледное лицо.
Юноша дернулся, губы дрогнули, взгляд ушел через разгромленный город за крепостную стену.
«Слава королеве», — подумал с недоуменной горечью. Порыв тошноты коварно подкрался, едва не перебросив через парапет. Гингалин со слабым стоном выпрямился.
«Вся хвала досталась королеве, хоть бы кто мне спасибо сказал! Будто не я освободил королевство. Лучше бы я умер, тогда бы не видел этого безобразия».
— Слава королеве! — прогремел во дворе дружный рев.
— Благослови Христос нашу правительницу!
Гингалин сжал губы, от огорчения кололо в висках, заснеженный двор поплыл перед глазами.
«Рановато встал, — мелькнула мысль, но волна раздражения настроила на другой лад: — Обо мне забыли. Никто не узнаёт, не воздает хвалу, смотрят как на простого мечника. Но ведь я освободил этих ржущих людей, если бы не я, они пошли бы на корм тварям колдунов, а королева жила в мерзком обличии. И вот — неблагодарные благословляют освобождение любимой королевы, но молчат об освободителе!»
От обиды во рту стало горько, в груди ворохнулось плохое чувство. Гингалин огляделся в надежде, что кто-то сочувственно подбежит, отведет в лазарет, но люди равнодушно сновали мимо.
«Все для королевы, — подумал с сарказмом. — Хвалят ее щедрость, но какая щедрость, если сказала однажды спасибо, и даже не изволила навестить в лазарете, мол, государственных дел по горло. Неужели красотки такие бесчувственные?»
Накатил приступ слабости, и Гингалин, пошатываясь, отошел от парапета.
«И Хелия не навещает», — мелькнула горькая мысль.
Грудь ожгло волнение пополам со страхом: перед глазами возникли огненные шары, горящий супервест.
«Только одно на свете сильнее колдовства… Но почему она не навестила ни разу?!»
Раздражение смыло теплые чувства к фрейлине, рыцарь яростно пожевал губу.
«Н-да, обо мне забыли, заняты мирскими хлопотами. Что ж, герой, сделал дело — иди погуляй».
Гингалин заковылял в лазарет, трясясь от злости.
Гингалин шел меж коек со стонущими людьми, от вони гниения выворачивало легкие: повязки раненых набухли кровью. Сновали служанки с лицами, залитыми слезами, в руках несли тазы с красной водой и розовые от крови тряпки, при каждом крике больных мужчин они вздрагивали.
Рыцарь коснулся левой ключицы, на подушечке пальца осталась розовая пленка — повязка уязвлена темным пятном. Закусив губу, высматривал свободного лекаря.
«Проклятье! Никто не обращает внимания, — подумал досадливо. — Раз хожу — значит, здоров».
Раненый на койке судорожно дернулся, замер, глаза остекленели. Лекарь устало вздохнул. Плачущая служанка поднесла таз, и врач омыл руки, окрасив воду кровью.
— Вот вы где, — начал Гингалин сердито. — Вы мне нужны.
Лекарь посмотрел на него с усталым безразличием:
— Что вы хотите, юноша?
Гингалин процедил язвительно:
— Неужели не видно?
Доктор мазнул взглядом ключицу, пожал плечами:
— Ничего страшного, попросите служанку сменить повязку.
Гингалин шумно задышал, от ярости заслезились глаза.
— Я требую, чтобы вы осмотрели рану и перевязали! — сказал громко. Лазарет испуганно затих, на рыцаря устремились осуждающие взгляды служанок и раненых.
— А кто вы такой? — спросил лекарь брезгливо.
Гингалин запахнул плотнее меховой плащ, плечом упираясь в колонну, любуясь лётом снежинок. Во внутреннем дворе шумно: вжикают пилы, доски с хрустом ломаются, слышится запах дерева. Множество голосов — радостных, грустных и злобных — висели звуковым шатром.
Мимо протопали вилланы с инструментами, толкнули побелевшего от ярости рыцаря в спину. Он проводил мужланов злым взглядом.
«Что случилось? — бился в стенки черепа горький вопрос. — Как получилось, что бесстыжие люди славят королеву, принимают освобождение, будто вознесение Христово, но забыли обо мне?»
