Дэниел Абрахам - Тень среди лета
— Но Амат…
— Я проиграла, — сказала она. — И ты это знаешь. Я делала все, что могла, но события повернулись против меня. Теперь мне остается либо упорствовать с обвинением, убеждать тех, кого могу убедить ценой последнего доверия к себе, либо затеять новое дело. Основать законное предприятие, сплотить город, помочь ему залатать раны, насколько это возможно. Помирить тех, кто считает себя соперниками. Однако на два фронта меня не хватит. Нельзя, чтобы обо мне отзывались, как о старухе, которая шарахается от теней, пока я буду уговаривать ткачей и канатчиков, извечных врагов, пожать друг другу руки.
Марчат Вилсин поднял брови. Амат видела, как он на нее смотрит: словно вина и ужас, угрозы и предательство на миг забылись, и они снова вступили в игру под названием «купи-продай», где им не было равных. У Амат сжалось сердце, но она это утаила, как Вилсин таил от нее свои чувства. В лампе затрещало пламя, так, что вздрогнул абажур, и снова загорелось ровным светом.
— Ничего не выйдет, — произнес наконец Вилсин. — Им дороже предрассудки и старинные союзники. Они найдут способ куснуть друг друга исподтишка, даже пожимая руки. Хочешь, чтобы они мирно трудились на благо города? В Западных землях или в Гальте это еще прошло бы, но здесь… Твоя затея обречена.
— Я не из тех, кто сдается заранее, — ответила Амат.
— Просто помни, что я тебя предупредил. А сколько ты предлагаешь за склады?
— Шестьдесят полос серебра в год и пять сотых прибыли.
— Ты ведь понимаешь, что это мало до неприличия.
— Не забывай: мне еще придется утаивать планы Гальтского Совета касательно устранения андата. Поэтому цена уже справедливая, но надо же соблюсти видимость сделки, ты так не считаешь?
Марчат задумался. Едва заметный изгиб губ, намек на улыбку, подсказал ей то, что она хотела знать.
— И ты впрямь решила сделать на этом прибыль? Вычесывать семена из хлопка — работа не из приятных.
— У меня всегда найдутся женщины, желающие уйти с еще более мерзкой работы, — сказала Амат. — Думаю, мы сможем помочь друг другу.
— А если я соглашусь, — продолжил Марчат, неожиданно смягчившись и сворачивая с проторенной колеи, — будет ли это значить, что ты меня простила?
— По-моему, прощения изжили себя, — ответила она. — Мы заложники собственного долга. Вот и все.
— Ладно, бывают ответы и хуже. Что ж, по рукам. Эпани составит договоры. Отнести их в твое гнездо разврата?
— Да, — ответила Амат. — Было бы замечательно. Спасибо, Марчат-тя.
— Это меньшее, что я мог сделать, — отозвался он и допил остывающий чай. — И скорее всего, наибольшее. Мой дядя едва ли оценит этот жест. В Гальте дела ведут отнюдь не так тонко, как в городах Хайема.
— Потому, что ваша культура только-только вылупилась, — заявила Амат. — Когда у вас за плечами будет тысяча лет Империи, вы будете глядеть на мир иначе.
Марчат кисло посмотрел на нее и налил себе еще чая. Амат подвинула к нему свою чашку, и он наклонился, чтобы ее наполнить. Носик чайника звякнул о тонкий фарфор.
— Будет война, — проговорила Амат после долгого молчания. — Между моим народом и твоим. Рано или поздно будет.
— Гальт — странное место. Я так долго там не был, что не знаю, впишусь ли теперь. Мы неплохо преуспели в войнах. За последнее поколение почти вдвое расширили пахотные земли. Веришь ли, у нас есть места, не уступающие городам Хайема. Только мы добиваемся этого самыми безжалостными и бесчеловечными методами. Тому, кто не бывал в Гальте, не понять. Там совсем иначе, чем здесь.
Амат приняла позу настойчивости, дожидаясь ответа на свои слова. Марчат испустил долгий свистящий вздох.
— Да. Когда-нибудь будет война. Но не при нашей жизни.
Амат жестом поблагодарила его за слова. Марчат повертел в пальцах чашку.
— Амат, перед уходом… возьми письмо. Я написал его, когда думал, что ты вот-вот огласишь обвинение, что Гальт и меня ожидает расплата. Хочу, чтобы оно было у тебя.
У него, как у мальчишки, все отпечаталось на лице. Амат недоумевала, как он мог быть таким осторожным и хитрым в делах и таким неуклюжим в любви. «Если он сейчас продолжит, — подумала она, — то потом предложит мне работу в Гальте». И ей, несмотря ни на что, будет жаль отказаться.
— Пусть пока полежит у тебя, — сказала она. — Я заберу его в свое время.
— И когда же?
Амат мягко ответила, стараясь его не обидеть и в то же время выразить печаль. Уж очень много оба потеряли…
— Потом. Когда закончится война. Тогда и отдашь.
Ота спал и видел себя в людном месте — не то на углу улицы, не то в бане, не то на складе. Вокруг царило оживление, разговоры прохожих сливались в приятный гул. Вдруг он оторопел: в толпе ходил Хешай-кво и говорил, как живой, но все же был мертвым. Во сне это не на шутку пугало.
Ота вскочил, хватая ртом воздух. Кругом было темно, как в погребе. Только когда сердце немного успокоилось и прошла одышка, скрип корабельных досок и стук волн в борта напомнил ему, где он находится. Ота прижал ладони к глазам, пока в них не замелькали круги. Снизу Мадж что-то пробормотала сквозь сон.
Трюмная кабинка была крошечной — высоты едва хватало для двух гамаков, не говоря о том, чтобы встать в полный рост, — и такой тесной, что, разведя руки, можно было коснуться противоположных стен. Жаровни в ней не было, поэтому спать приходилось одетыми.
Ота осторожно спустился, чтобы не потревожить Мадж, и оставил этот гроб, вместилище кошмаров, ради палубы, луны и свежего ветра. Его встретили трое палубных караульных. Ота улыбнулся и, как его ни тянуло уединиться, побрел навстречу. Пара фраз, пущенная по кругу бутылка, сальная шуточка — такой малостью покупалось расположение людей, которым он доверил судьбу. Много времени это не отняло, и скоро он мог удалиться в тихое место у борта и смотреть на невидимый горизонт, где туман над водой стирал черту между морем и небом. Ота сел, облокотившись на вытертый борт, и стал ждать, пока сон не выветрится из головы. Как каждую ночь. В полсвечи караул сменился, и снова надо было изображать дружелюбие. Пора любопытных или тревожных взглядов, которые Ота ловил на себе в первые ночи на палубе, миновала. Люди к нему привыкли.
Мадж вышла на палубу где-то в три четверти свечи, хотя ночью море зачастую творило со временем странности. Иногда Оте казалось, что он смотрит на темные волны и дробящийся лунный свет уже недели.
Бледная кожа Мадж почти сияла в холодных лучах. Она озирала бескрайние просторы вод с видом хозяйки. Ота смотрел, как она отыскивает его взглядом, подходит ближе. Никто из моряков с ней не разговаривал, хотя по меньшей мере один владел ниппуанским. Мадж села на палубу, скрестив ноги. Ее глаза выглядели почти бесцветными.
