Тим Северин - Дитя Одина
Поначалу я сидел, отчаянно вцепившись в борта лодчонки, которая бешено раскачивалась и крутилась на волнах, то скользя, то повисая на гребне так, что, казалось, сейчас опрокинется и выбросит меня в море. Каждое ее движение заставляло меня перекатываться по днищу в попытке уравновесить внезапный крен. Но вскоре я обнаружил, что лучше расслабиться и просто лежать, позволив лодчонке самой качаться и свободно плыть по волнам. По-настоящему меня пугала необходимость постоянно вычерпывать воду. Она сочилась сквозь прорехи и трещины в коже и переливалась через борт с каждой набежавшей волной. Если что-нибудь не придумать, лодка переполнится и пойдет ко дну. Тогда, наскоро проглотив всю кашу, я воспользовался опустевшей котомкой как черпаком, то и дело выливая воду с днища обратно в море. Именно это занятие, повторяемое вновь, и вновь, и вновь, отвлекло меня от страха перевернуться и утонуть. Вычерпывая, я думал о моем товарище fuidircinad оmuir — Ардале, таинственном члене клана, которого нашли на западном берегу. Чем больше я думал об Ардале, о его невероятном сходстве с Торваллем Охотником, тем больше убеждался, что это он и есть. Коль скоро так, сказал я себе, старательно выливая в море очередную котомку воды, стало быть, Торвалль переплыл через океан из Винланда в простой лодке, а на такой путь должно было уйти много недель ходу по ветру и течению. Это ужасное испытание, очевидно, расстроило его память, и он напрочь забыл, кто он такой, и не мог узнать меня, однако же он выжил. А если Торвалль смог выжить в такой страсти, стало быть, смогу и я.
Невозможно было сказать, когда закатилось солнце. С неба, затянутого облаками, свет просто исчез, и я уже не мог различить полоску далекого берега за кормой. Мой мир уменьшился до размеров близлежащего круга темной, беспокойной воды, на краю которого то и дело вырастали белые гребни волн. Я черпал и черпал воду, руки у меня болели, скудная одежда промокла до нитки, меня уже одолевала жажда, и я слизывал брызги, бившие мне в лицо. Наверное, была почти полночь, когда облачный покров разорвался и появились первые звезды. К тому времени я так устал, что даже не сразу заметил, как стихли волны. Они уже не так часто бились о борт. Я отложил котомку и дал себе роздых, пока вода на днище не поднялась настолько, что мне снова пришлось взяться за работу.
Во время этих перерывов, отдыхая, я мысленно возвращался к зловещим темным совпадениям, сопровождавшим меня в моей жизни. С того дня, когда моя мать отослала меня, еще совсем младенца, все повторялось, как в некоем узоре. Меня постоянно сводило с людьми, обладавшими необычайными свойствами — моя приемная мать Гудрид с ее способностями вельвы могла видеть призраков и духов, Транд знал galdrastafir, рунические заклинания, Бродир видел вместе со мной воронов Одина на поле битвы, Эохайд говорил о своем тайном наследстве, полученном от древних ирландских друидов, а еще была краткая встреча с шаманом скрелингов в лесах Винланда. Чем больше я думал об этих совпадениях, тем больше успокаивался. Моя жизнь была столь странной, столь не похожей на унылое существование других людей, что в ней обязательно должна быть некая особенная цель. Все-отец, сделал я вывод, хранил меня во всех превратностях моего пути вовсе не для того, чтобы дать мне утонуть в студеной серой воде Ирландского моря. У него на меня иные виды. Иначе зачем он показал мне столько чудес в столь отстоящих друг от друга местах, зачем позволил мне столько постичь? Я сидел в воде на днище кожаной лодки и пытался понять, каковы же эти виды. Размышляя о своем прошлом, я едва заметил, что и ветер стих. На море воцарился покой, и даже ряби на воде не стало. В своей скорлупке, неподвижной, едва заметно покачиваясь, я был как бы подвешен над поверхностью черного моря — вокруг черная ночь, внизу черная бездна. Я уже чувствовал, что начинаю покидать свое тело, что я — летящий дух. От крайнего утомления, от покинутости или просто на то была воля Одина, но я вошел в оцепенение, похожее на полусон.
Рука, вцепившаяся мне в плечо, разрушила чары.
— Морская удача! — сказал чей-то голос.
Я увидел лицо северянина с широкой бородой.
Было совсем светло, моя лодчонка терлась о борт небольшого корабля, и мореход тянулся ко мне, чтобы втащить меня на борт.
— Глядите-ка, что мы нашли, — сказал корабельщик. — Подарочек от самой Ньерд.
— Весьма жалкий подарочек, сказал бы я, — заметил его товарищ, помогавший втащить меня, все еще сжимавшего свою котомку, на борт, а потом презрительным тычком оттолкнувший кожаное суденышко, так что оно накренилось и затонуло.
— Да вознаградит тебя Один, бог мореходов, — с трудом выпалил я.
— Ну, он хотя бы говорит на хорошем норвежском, — послышался третий голос.
Мои спасители были дикари. Или так их назвали бы монахи святого Киарана, хотя для меня их звание звучало иначе — это были uikingr, направлявшиеся домой после удачной охоты на берегу, который, как я узнал позже, был Бретанью. Добыча у них была хорошей, они взяли врасплох два маленьких монастыря и разграбили их, да и кое-что выгадали на торговле вином и гончарными изделиями в небольших приморских городках дальше к югу, а теперь возвращались восвояси, на север, на своем корабле. То были настоящие мореходы, только они могли заметить на рассвете крошечное черное пятнышко, то появлявшееся, то исчезавшее вдали среди волн. Они подошли посмотреть, что же это такое, и, подойдя, увидели меня — я сидел в лодке совершенно неподвижно, и они решили было, что я — уже труп.
Норвежцы почитают добрым знаком спасти человека на море, добрым как для спасителя, так и для спасенного. Посему меня приняли с радостью. Я дрожал от холода, меня закутали в морской плащ и дали пожевать куски сушеной китовой ворвани — обычное угощение для человека, который долго пробыл на холоде и промок. После того как я оправился, меня стали выспрашивать и поняли, что я могу рассказать много интересного. Это еще больше подняло меня в их глазах. Мои рассказы помогали коротать долгие часы плавания, ибо норвежцы любят хорошие повествования. Я снова и снова поведывал о своих приключениях. И с каждым повторением становился все более речистым, научался размерять ход рассказа, узнавал, какие подробности особенно привлекают внимание моих слушателей. Одним словом, начал я понимать, как это удобно — быть рассказчиком, повествователем, особенно, если у саги, тобой рассказываемой, имеются благодарные слушатели. Я узнал, что стал одним из немногих северян, выживших в битве при Клонтарфе, так что меня то и дело просили описать ход той великой битвы, где кто стоял и бился, кто как был одет для боя и какое оружие оказалось лучшим, кто что кому сказал, умер ли такой-то или такой-то с честью. И всегда, когда я доходил до описания того, как Бродир с острова Мэн напал из засады на верховного короля и убил его на виду у всех, хотя и знал, что идет на верную гибель, мои слушатели примолкали, и как бы часто я ни рассказывал это, приветствовали окончание рассказа одобрительными вздохами.
