Робин Бейли - Поющая кровь
— Леса, — ответил он негромко, стараясь не шуметь. — Их так много в твоей стране, все невероятно красивые, просто сказочные, никогда в своей жизни не видал таких. — Он помолчал, оглядываясь по сторонам. — Но что-то не нравятся они мне. Я совсем не видел здесь дичи — только одну случайную птичку. Мне все время кажется, что кто-то или что-то постоянно следит за мной.
— И еще давит, — добавила она, — как будто тебя медленно сжимают и ты не можешь вдохнуть полной грудью.
Он кивнул.
Стужа быстро пригнулась в седле, пропуская над собой толстую ветку, возникшую перед ней на пути. Она хорошо понимала, что чувствует Терлик. Еще ребенком она любила играть в лесах, таких же как этот. Когда стала постарше, она, под присмотром матери, постигала тайные искусства в дремучих лесных чащах, под густыми кронами огромных деревьев, не пропускавшими свет, среди старых ползучих корней. Иногда, когда ей хотелось избежать придирок брата или просто побыть одной, она забиралась на самые верхушки деревьев и пряталась там от всего мира.
Уже тогда она чувствовала то, что описал Терлик, когда кажется, что везде — за мощными, переплетенными корнями, среди самых высоких, недоступных ветвей — таится что-то чужое, необычное. В детстве ей нравилось это ощущение, она словно бросала ему вызов, играла со своим страхом, представляя себе, что за соседним деревом что-то поджидает ее, чтобы схватить.
Сейчас она, конечно, намного старше, и детские игры остались в далеком прошлом. И все равно, когда она всматривается в сумрачные тени, ее сердце, как и тогда, слегка сжимается от благоговейного страха.
— Эсгарианцы верят, что в этих дремучих северных лесах живут наши боги, — рассказывала она ему, пока они ехали. — Может, это и правда. Есть в этих краях места, где еще не ступала нога человека.
Терлик коротко выругался, она обернулась и увидела, как он сломал тонкую ветку, о которую зацепился его плащ.
— Потому что человеку и ступить-то негде в таких зарослях, — мрачно заметил он.
На тропе — то тут, то там — их коварно подстерегали выступавшие из земли искривленные корни и разросшиеся повсюду ползучие растения. Стуже и ее спутнику никак не удавалось двигаться быстрее. Ветки деревьев свисали так низко, что запросто могли выбить зазевавшегося наездника из седла, а пыльные паутины то и дело задевали их лица. Время от времени старую тропу и вовсе было трудно разглядеть из-за густого подлеска. На их счастье, дневного света еще хватало, чтобы Терлик видел следы там, где до них прошел Кел, — сломанные ветки и прорубленные заросли. При Стуже был еще ее магический дар, но он подсказывал ей только, где находится сын, но не говорил, каким лучше путем до него довраться.
От досады она скрежетала зубами.
— Уже темнеет, — зачем-то обратился к ней Терлик. — Может, остановимся на ночлег. Если бдительно караулить всю ночь…
— Нет! — закричала она на него. Но потом извинилась. Не стоило сердиться на него. Она завела их в эту чащу. — Он где-то здесь, говорю тебе. Я чую его. Мы уже совсем близко. — Она внимательно посмотрела по обе стороны тропы, вглядываясь в сгущающуюся темноту. — Как, ты говорил, называется тот городишко у границы? Где ты украл для нас еду?
— Паркасит, — равнодушно ответил он.
Она покачала головой. Это название ей ни о чем не говорило. Может, этот городок вообще возник в те годы, когда ее здесь не было. Кроме него, им больше не попадались города на пути, что неудивительно. На крайнем юге Эсгарии, вдоль обжитого побережья, красивейшие города встречаются повсюду — величественные и богатые; в них процветает торговля. Но в северной части страны всего несколько крупных городов и чуть больше — маленьких городишек; берег здесь слишком изрезан и не подходит для строительства портов, а леса слишком обширны и не годятся для земледелия. Этот край охраняется — и, значит, управляется — несколькими могущественными князьями, у каждого из них собственная армия. Эти силы всегда стояли на страже, защищали страну от нашествий воинственных роларофцев и поползновений более миролюбивых келедцев.
Ее отец был таким князем.
— Чувствуешь запах? — спросил Терлик, прервав ход ее мыслей. Он коснулся собственного носа и снова потянул. — Воздух соленый!
Она кивнула:
— Море Календи! Должно быть, мы недалеко от берега!
По всему лесу затрещали цикады, они готовились к очередному ночному концерту. Терлик назвал бы это шумом, но для Стужи их стрекот — такое же проявление жизни, как и стук собственного сердца. У лица мелькнул огонек. Мгновенно, не задумываясь, она взмахнула рукой. Потом разжала кулак.
На ладони лежал всего лишь светлячок, которые обычно слетаются вечерами. Она содрогнулась и отшвырнула его. Ну и тупица, — побранила она себя за такое бездумное действие, — не все же светлячки в мире — порождение колдовства Кела.
Что-то обожгло ее лицо, она охнула и резко осадила Ашура. Ощупала нерешительным пальцем больное место на щеке, где прямо под глазом осталась неглубокая царапина из-за тонкой ветки. В темноте она эту ветку даже не заметила. Смочила большой палец слюной, потерла ранку и оглянулась на Терлика. Тот не говорил ни слова, лишь смотрел по сторонам, напряженно вглядываясь в деревья и еле заметные тени, что двигались между ними.
Это лес, — поняла она. — Лес строит ему свои козни. И мне тоже.
Они продвигались потихоньку, дорогу им теперь освещали горящие глаза единорога. Все чаще и чаще Стужа обращалась внутрь себя, она вслушивалась в магическую мелодию, означавшую Кела. Она звучала нестерпимым диссонансом в ее душе и заставляла содрогаться. По ней она судила, что он уже близко. Но где же?
И в таком случае где же они сами? Она вдруг сейчас поняла, как мало она видела в своей прежней жизни саму Эсгарию, как мало она знает об этой стране. Свои знания она черпала из сказок, рассказов и легенд. И никогда по-настоящему не путешествовала по своей стране.
— Зато мы побывали во многих других странах, правда же? — шепнула она на ухо Ашуру, пригнувшись вперед. Как будто в ответ, единорог встряхнул головой. Она поспешила выпрямиться, чтобы уклониться от удара в лицо, и шутливо шлепнула его: — Вот спасибо, мне для полного счастья только сломанного носа и не хватало к царапине. — Затем, смягчившись, похлопала его по мускулистой шее, потрепала за гриву, снова пригнулась и прижалась щекой к гладкой, блестящей шкуре. — Я ведь на самом деле тебе этого еще не говорила, мой чудный зверь, но я тебя люблю.
Роларофец подал голос сзади:
— Ладно, сдавайся и скажи то же самое мне.
