Дмитрий Емец - Самый лучший враг
И только сейчас, в полутьме бывшей собачьей парикмахерской, Мефодий, пожалуй, впервые не пытался извлечь из флейты никаких звуков. Не надувал ее как шар, и не пыхтел в нее как в трубу. Вообще ничего не добивался от флейты, просто думал о Дафне и о том, что не знает, увидит ли ее когда-нибудь.
Внезапно он услышал нечто похожее на тихий звук флейты и так испугался этого, что оторвал флейту от губ. И сразу же звук исчез. Опомнившись, он вновь приложил флейту к губам — и опять она ожила, будто дожидалась этого часа. Ее звучание было тихим, проникновенным и немного грустным, без перехода, впрочем, в крайнюю печаль, ибо на это Мефодий ни в какой момент своей жизни способен не был.
А еще спустя мгновение он увидел на потолке цветные полосы, то вспыхивающие, то гаснущие. Эта была не правильная прилизанная радуга, а какие-то вздрагивающие перетекающие линии. В первые секунды Мефодий никак не связывал их со своей игрой, а потом вдруг вспомнил, что нот семь, и основных цветов тоже семь. Выходит, семь звуков гаммы равно семи цветам спектра? Совпадение? Почему же Дафна никогда не рассказывала ему о том, что цвет связан с музыкой? Быть может, для нее это было слишком очевидно? Или она терпеливо ждала, пока однажды Мефодий дойдет до этого сам, и не хотела ускорять?
Буслаев играл на флейте, не задумываясь, что играет. Не учебные упражнения, а так, наитие какое-то. Слабое звучание флейты то крепло, то обрывалось, то вновь воскресало из небытия, а с ним вместе воскресали и краски. Вскоре на потолке полыхало уже настоящее северное сияние, не имевшее ни формы, ни жестких границ.
Мефодий пытался обнаружить какие-то закономерности. Поначалу ему казалось, что они существуют. Допустим, «до» — красная, «ре» — фиолетовая, «ми»— синяя, «фа» — голубая, «соль» — зеленая, «ля» — желтая, «си» — оранжевая.
Потом он разобрался, что все сложнее. Оттенки звука тоже окрашены. Например «соль» может быть красно-оранжевым, а «ля» — желто-зеленым. Если же в тональности много ключевых знаков, то цвета еще больше смещаются и становятся то ультракрасными, то серебристо-металлическими. А дальше начинается мешанина. Есть ноты перетекающие, бывают толстые и широкие, имеются тонкие и яркие. Истаивают в воздухе ноты печальные и радуют слух дарующие надежду. Ре-бемоль мажор — темноватый и теплый, ми мажор — густой как ночное небо, зато ре мажор ослепляюще полыхает, точно зачерпнутое ведром солнце.
А еще минуту спустя Мефодий, очарованный, не понявший еще, что получил в дар музыку, открыл для себя, что цвет, равно как и звук, можно пустить двумя встречными волнами. Одна волна — ритм биения сердца, повторяющаяся, размеренная. Другая волна — встречная, похожая на шепот. В ней — в этой легкой, таящейся, едва заметной волне — заключены тысячи и тысячи маголодий.
«Как там по физике? Звук и цвет это волны. А волны — это те же частицы, потому что их можно раздробить на минимальные порции. Только одни частицы мы воспринимаем зрачком, а другие — барабанной перепонкой! Вот и вся разница! — упрощенно соображал Мефодий. — И энергия с материей тоже переходят друг в друга. Это доказано. А раз так, то маголодиями я могу через звук и цвет, то есть через энергию, творить и материю. Или изменять формы существующей материи!››.
Мефодий, забывший о Варсусе, о дуэли, вообще выпавший из времени, экспериментировал, глядя только на пляшущие на потолке цветные тени опасаясь смотреть на флейту, потому что тогда он точно испугался бы своих пальцев или потерял бы дыхание — такой в нем жил ужас перед всяким музыкальным инструментом. Он ступил звук — и синились цвета, дробил его — и цвета дробились и перетекали.
Буслаев смотрел и понимал, как все условно. Сколь тонки грани бытия, что всякий поступок, даже просто звук, изменяет и реальность вокруг себя. Светлый страж — творец реальности. Ему с помощью флейты дано воплощать ее, ткать как покрывало, писать, как художник — полотно. Боевые маголодии, которые Мефодий прежде считал главными, отошли на второй план. В конце концов, создать из звука чашку куда сложнее, чем выучить дробящее созвучие, превращающее посуду в осколки.
«Теперь я понял, чего мне всегда не хватало! И почему я был так бездарен в музыке! Мне не хватало красок! Цвета! Мне нужно было понять, что музыка — такая же материя, а не тренькалки и свистульки!» — подумал Буслаев, и, обиженная таким определением, музыка осыпалась на него с потолка цветными брызгами.
Правда, обижалась она недолго и вскоре соткалась опять. Мефодий продолжал эксперименты. Вспоминая боевые маголодии, которые показывала ему Дафна, он пытался повторять их. Пальцы были по-прежнему неуклюжи, но он ясно видел, что боевая маголодия начинается со сгущения цвета. Несколько созвучий, подгоняемых ритмом, пятом света бегут по потолку. Точно капля по травинке, когда на нее осторожно дуешь. С другой же стороны навстречу этой капле бежит такая же, зеркально похожая. В какой-то момент капли замирают, затем сталкиваются — и происходит ослепительная вспышка.
Меф повторил простейшую маголодию трижды или четырежды. Поначалу в последний момент капли разбегались, а когда он все же заставил их встретиться, вспышка вышла такой яркой, что не ожидавший этою Буслаев на секунду ослеп и даже вынужден был сесть.
И хорошо сделал, потому что с потолка ему на голову посыпались обращенные в пыль осколки стекла.
«Что это? — О, нифего особенного! В убефище мофно не спефить! Светлый страф Фефодий героифески унифтофыл перегоревшую ламфочку!›› — весело шепнул ему на ухо голос мысленной Шмыгалки.
Меф попытался закрепить успех, повторив маголодию несколько раз, но сделать этого ему не удалось. Похоже, Варсус снаружи увидел вспышку, потому что уже через несколько секунд куда более сильная маголодия ударила в закрывавший магазин холст. Брызнули стекла. Вдребезги разлетелась кирпичная колонна.
Сообразив, что вслед за маголодией сюда влетит и тот, кто ее послал, Мефодий вскочил. Прежняя дорога через витрину была теперь отрезана: Варсус перехватил бы его на выходе. Но раз магазин имел лестницу, значит, занимал не один этаж, а два. Сообразив это, Буслаев захромал вдоль стены до ближайшей двери. Толкнул ее. Дверь оказалась открытой. Волоча за собой прицепившийся к его ботинку бесконечный шпагат, Буслаев заковылял по коридору, по дороге оставляя Варсусу мелкие рунные сюрпризы, которые должны были его задержать.
Вскоре он добрался до следующей двери, соединявшей бывшую парикмахерскую с холлом второго этажа. Эта была уже посерьезнее: железная, тяжелая и запертая. Не имея больше времени на эксперименты с флейтой, Меф вскрыл дверь тем методом, который практиковали Ирка с Багровым: прежде превратил ее в огромное печенье, которое, разумеется, легко прошиб плечом.
