Ольга Елисеева - Сокол на запястье
Ни одну из этих мыслей Майя, конечно, не высказала вслух. Гость был богом, а она всего лишь нимфой. Но на лице женщины ясно читалось, чьи, по ее мнению, это теперь коровы.
— Послушай, — Аполлон удивленно почесал затылок. — Ты ведь появился в результате деления… с Геро. Какая же Майя тебе мать?
— Приемная. — пояснил вестник. — Геро досталось много, а мне, — он хмыкнул, — почти ничего. Как раз, чтоб слепить младенца. Геро стала Матерью богов. А меня спрятали в лопухах: с глаз долой, из сердца вон.
— Я об него споткнулась, — со смехом сообщила Майя, — И взяла себе.
Аполлон кивнул. Его подкупало трогательное согласие, царившее в семье Гермеса. Воры и обманщики, а как между собой ладят! Иным «честным богам» следовало поучиться.
От острых глаз лучника не ускользнуло и то, что нимфа, которая может по желанию менять возраст, выбрала для себя сухую моложавую осень. Ее черные, как смоль, волосы едва заметно прихватывал иней, а у глаз и губ залегли тонкие паутинки морщин. Как раз то, что надо, чтобы выглядеть красивой матерью сильного и возмужавшего сына.
Понравилась гиперборейцу и Ио, возившаяся с коровами в загоне. Нежная и бесхитростная, она своим спокойным, как вода в чашке, обликом только оттеняла лукавство, светившееся в глазах Гермеса.
Оставив женщин, боги углубились в заросли за пещерой, и Гермес показал гостю узкий ход, уводивший под землю.
— Я нашел его еще в детстве. — с гордостью сказал он. — Майя о нем ничего не знает. Это мой грот. Для тайных занятий. — на лице вестника появилось высокомерное выражение.
Спутники с трудом протиснулись в каменную щель. Скала сдавила их со всех сторон. Аполлону едва не сделалось дурно. Он любил воздух и свет. Желательно много воздуха и света. Бездонное небо в перьях вечерних облаков и столь же бездонное море далеко внизу под ногами, окрашенное то золотыми, то алыми, то фиолетовыми срезами волн. А он летит домой на север… Феб вовремя спохватился и вернул себя к реальности. Он был в тесной крипте, где приходилось двигаться на ощупь, скользя ладонями по шероховатой поверхности стен.
Только перейдя на волчье зрение, Аполлон смог хоть что-то разглядеть. Он засверкал во мгле желтоватыми глазами оборотня, так что даже Гермес вскрикнул от испуга. Сам вестник, сколько бы не носился по свету в крылатых сандалиях, под землей чувствовал себя как дома. Его завораживала темнота и таинственность подземных троп.
Аполлон огляделся. В крипте были незнакомые ему вещи. Пять точек на полу, отмеченные булыжниками, по-видимому, соответствовали пяти стихиям мироздания. Земля, Вода, Огонь, Воздух и Эфир. Для людей их четыре, для богов — сколько пожелают. Точки были соединены между собой неглубокими бороздками, заполненными какой-то черной вязкой жидкостью.
— Это нефть — молоко земли. — пояснил Гермес, глядя, как Феб с сомнением дотронулся до жидкости кончиками пальцев и поднес их к носу. — В детстве я пристрастился сосать ее из расщелин в камне.
— Я бы не хотел, чтоб меня кормили черным молоком. — протянул лучник. Теперь он понимал, откуда у Гермеса неистребимое пристрастие к колдовству и запретными знаниям.
— Зато ты хлебал молоко волчицы. — с обидой парировал вестник.
— Это спорное утверждение.
Оба божества пересекли крипту, и Феб развернул холст, в котором нес фигурку Асклепия. Он боялся, что от жара над водой глина растрескается. Но все обошлось. Неуклюжие кривые ручки малыша цеплялись за палец лучника. Аполлон не понимал, почему смешная глиняная игрушка, стоит ей попасться ему на глаза, вызывала слезы. Ведь она не была самом Асклепием. Не была даже его жалким подобием. Но чего бы только он не отдал, лишь бы увидеть, как по этой глине пробежит дрожь жизни.
— Положи в центр. — приказал Гермес. — Аполлону было невыразимо жалко расставаться со своим сокровищем. И страшно оставить его одного, неподвижного и беззащитного, посреди пяти стихий, каждая из которых стремилась пожрать его.
— Встань в ногах. — вестник высек искру и зажег черную жидкость в бороздках на полу.
Пятиугольник вспыхнул.
— Заклинаю тебя Гором и Озирисом, повелителем мертвых… — дальше Гермес понес такую невообразимую околесицу с упоминанием всех мало-мальски известных древних богов, что лучник чуть не заснул пока слушал. — Раствори свои врата и верни нам душу Асклепия. Заклинаю тебя, Царь-Змей Преисподней, этим жезлом. — Гермес поднял свой волшебный, обвитый змеями посох, и к нему потянулись лучи от всех концов горящего пятиугольника. — Отдай нам Асклепия! — с этими словами вестник стукнул сияющим жезлом в грудь глиняного человечка, и у того на месте сердца разверзлись трещины, сквозь которые бил поистине адский пламень.
Нечто шло из самой глубины земли, заполняя глиняную фигурку и не вмещаясь в нее.
Вот на глазах у потрясенного Аполлона по безжизненным членам побежала дрожь. Вот они закрошились, не выдерживая страшного света. На какое-то мгновение лучнику показалось, что пламя даже слегка приподняло Асклепия над полом.
Но потом все исчезло. Свет погас. В крипте стояла звенящая тишина. Нарушаемая лишь острым запахом горелой глины. Феб не сразу понял, что воспринимает обоняние как слух. Его чувства перепутались, а это служило верным признаком свершившегося магического акта.
В полной темноте прерывистое дыхание Гермеса действовало на нервы, как барабанная дробь. Феб прижал ледяную ладонь к пылающему лбу, а другой пошарил перед собой в поисках фигурки Асклепия. И тут что-то с отчаянной силой цапнуло гиперборейца за палец. Злобно, по-собачьи, до кости.
— Ай! — завопил лучник, отдергивая руку и пытаясь стряхнуть пакость, рачонком вцепившуюся ему в пальцы.
Не тут-то было. У самого запястья Феба послышался скрежет глиняных зубов. Лучник осознал: еще минута, и он не сможет не только играть на арфе, но и стрелять.
— Убирайся!!! Что это? Что это? — закричал он, болтая дрянью из стороны в сторону и, кажется, заехав ею по Гермесу.
От неожиданности тот потерял равновесие и уселся прямо на один из своих «стихийных» булыжников, больно ударившись задом.
Почувствовав в крипте еще что-то живое, существо мигом переключилось на него. Оно выпустило изжованную руку Аполлона и прыгнуло на вестника.
— Мама! — завопил тот.
Как и следовало ожидать в грот ворвалась Майя. Гермесу только казалось, что она не знает о его тайном убежище. Зыбкое пламя лампы в ее руке осветило крипту во всем безобразии магического погрома. Камни были раскиданы, жезл выворочен из земли, нефть грязными черными пятнами расплескана по полу, а глиняный уродец со злобными красными глазками скакал от стены к стене и даже по потолку, оставляя грязные следы неловко вылепленных кривых лапок.
