Наталья Метелева - Добровольная жертва
Слишком быстро меняюсь. Могу не выскочить из ловушки. Но, не изменившись, мне не справиться с Тварью.
– Если ты когда-нибудь слышала о нас, то вряд ли хвалебные отзывы. Но сказки, что рассказывают о нас люди, мало похожи на истину.
– Какова же истина? И не разные ли у людей и нигов истины?
– Ты сама узнаешь ее, когда завершишь превращение, – уклонилась Тварь от ответа. – Словами ее передавать бесполезно. Скоро ты узнаешь нас так хорошо, как сама себя знаешь, и даже лучше. И чем выше твой дар, тем более совершенным будет наш… подарок. Всё великолепие и могущество нашей расы будет у тебя… в тебе…
– Великолепие? Для нас вы – мерзость, – с той же улыбкой просветила я Тварь.
Старушечий сухой смешок раскатился подобно грому:
– Для нас вы, люди – голые хищные черви. И тоже не слишком приятны. Но вы можете стать личинками и способны родить нечто более совершенное, если внести некоторые изменения в вашу немощную плоть и скудный умишко.
– Мы не просим о таком божественном совершенстве, – отмерила я ей порцию яда.
– По неведению, деточка, только по темному неведению. Те, кто знает о наших дарах, приходят к нам добровольно и просят. Но не всякому дается наше семя. Тысячи лет нас считали богами и приносили нам жертвы. И эти древние как мир глыбы моего логова когда-то были святилищем, а потом и храмом. Дочеловеческая раса так ко мне привыкла, что ее дети начали селиться рядом с моим жилищем. Но не было среди них тех, кто был мне нужен. Тел было много, но разум их не созрел для нигов. Племена сменялись, а я оставалась и ждала. Мне нужно было вырасти и дать потомство. И, если бы они не помешали мне завершить цикл, я бы не сделала им зла.
– Так бы и не сделала? Ниги – само зло!
– Что нам, нигам, это ваше добро и зло? Чисто человеческие понятия! Зло – в вас, людях. Это ваша природа! – возразила Тварь. – Зло не требует усилий: станьте самими собой, и вы станете злыми. Животными! Зверями! Только добро требует усилий, потому оно среди вас так редко, ибо тяжко прилагать усилия.
Я рассмеялась, не в силах выдержать проповеди от морализирующей Твари, паразита, нига.
– Ты знаешь вкус человека, но не суть. Зло – это болезнь, а не наше естество. Все, что нас отличает от Тварей, – совесть. Это и есть наша человеческая суть. Есть ли у нигов совесть, Олна?
Она начала раздражаться и забегала по логову, бормоча:
– Никому я не делала вреда! Я лелеяла их поля, хранила воды, растила леса, устанавливала погоду. Мне нужно было завершить цикл. И, наконец, на эту землю пришло племя, чьи дети подходили для моей цели. Оранты. Я готовила тела и души многих их детей, как сосуды для семени нига. Но никто не пророс, никто не дал всходов. Терпя неудачу за неудачей, я потеряла осторожность. Меня почуяли наши извечные враги. И добрались сюда, на край земли. Но я обманула и расу Великих, усыпила их бдительность. И была вознаграждена чудесной дочкой, в которой был их дар. Это была наша давняя цель – получить их дитя!
– Что за Великие? Никогда не слышала.
Олна так заскрежетала, словно имела каменные клыки, и не ответила на вопрос:
– И не услышишь! Из-за них забыты были храмы, посвященные нам! Мы стали мифом, но никуда не делись. Нам перестали приносить жертвы, но мы стали добывать их сами. Мы были рядом в тысячах обликов. Люди посчитали нас никчемными знахарками, немощными старухами, на которых можно отыграться в любой момент за все несчастья: за немытые руки, принесшие холеру, за грязь на коровьих сосцах, повлекшую мастит, за побои беспробудно пьяного мужа и сварливость тупой жены, за неблагодарность детей, за всю скотскую беспросветную жизнь. Они уничтожали наших деточек со слабыми посевами, но настоящая ведьма не попадет на костер! А потом… я убила орантов, когда они убили мое лучшее семя, убила сразу или постепенно. Уже всех, до кого могла дотянуться.
– За что же ты взяла такую великую цену? – спросила я пересохшими губами.
– В самую меру, не больше. Я взяла лишь цену пролитой ими крови, ибо она была бесценна. Они нашли и зверски замучили мою Ульриду – беззащитную, невинную, еще совсем человека, – мою куколку с прекрасным даром, с живым острым разумом, с добрым чистым сердцем!
– Но ты же только что говорила, что настоящая ведьма не попадет на костер.
– Я не успела завершить ее Превращение. И меня не было рядом, когда эти черви откопали мое святилище и увидели ее. В ней уже проросло мое семя. Эти ТВАРИ били мою куколку сапогами в живот, проткнули ее кольями! Эти ЗВЕРИ подожгли хворост, и она горела и рожала, пока не задохнулась огнем и дымом… Знаешь ли ты, что человек – чудовищней монстров? Видела ли ты когда-нибудь, Детка, видела ли ты, что есть настоящее ЗВЕРСТВО? Так увидь же, пифия! Ты можешь!
Я увидела и содрогнулась.
До полусотни мужчин, вооруженных обнаженными мечами, длинными копьями и щитами, плотно стояли вокруг кострища из сухих бревен и хвороста, облитых черной смолой. Кострище дополнительно окружала канавка, заполненная хворостом и густой вязкой жидкостью. Факельщики в любой момент готовы были всё это поджечь. За спинами мечников стояли лучники, ощетинившиеся стрелами. Чуть поодаль густо толпились с вилами и кольями миряне. Перепуганные женщины и дети глазели из окон и с крыш окружающих площадь строений. На их лицах читалось одно чувство: глубинное, нутряное, ненавидящее омерзение.
В центре подготовленного костра, примотанная к мощному столбу впившимися в тело массивными цепями, висела и кричала ведьма – голая, древняя, как сама земля, сморщенная, как гнилое яблоко, беременная старуха. Куколка нига.
Тварь со скорбным старушечьим лицом и нечеловеческим телом – с огромным, вздутым, отвисающим до колен животом, на котором сверху лежали две засохшие тряпочки грудей. Живот был неправдоподобно большим, словно мешок гигантской паучьей самки. Казалось, прямо из него торчали сухонькие стебельки рук и ног. Истончившаяся кожа, покрытая полукруглыми пятнами кровоподтеков, просвечивала синюшной сеточкой вен. Под ней, грозя разорвать эту мягкую пленку, копошилось мерзейшее Нечто.
Голова прикованной Твари в клочковатом ореоле спутанных, не по-старушечьи роскошных бронзовых волос бессильно поникла на тонкой морщинистой шее, завалившись на худенькое плечико изможденной щекой. Она потеряла сознание, но живот жил уже отдельной жизнью, колыхался в судорогах, пузырился и втягивался между звеньев пережавших его цепей, пульсировал в участившихся схватках.
На это невыносимо было смотреть даже в видении. Отвращение рвало душу.
Люди спешили умертвить ее, пока Тварь не разродилась. Горящие стрелы подожгли солому и сухой хворост: казнившие страшились подойти близко. Они напряженно замерли, не погасив факелов, готовые жечь, кромсать, рубить, топтать то, что вырвется из монстра.
