Дмитрий Скирюк - Осенний Лис
— Спасибо, — травник принял чашу и вернул ее пустой. Утерся рукавом. — По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, — сказал он и покосился на котел. — Не найдется ли у вас для меня горбушки хлеба?
— Ну, ночью, право слово, есть как-то не принято, — улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. — Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной мою трапезу, правда, стол мой скуден — репа да капуста…
— Буду рад и этому, — кивнул странник и поднял взгляд. — Как мне вас называть?
— Зови меня брат Леонард, — ответил тот и в свою очередь спросил: — Могу я узнать твое имя?
Травник помедлил. Посмотрел на отшельника.
Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил с ним разделить свой хлеб… Мог ли он обидеть его молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события — все не то, и все не те…
Страник поднял голову.
— Однажды приятель назвал меня — Лис, — поколебавшись, сказал он.
— Прозвание не хуже многих, — кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняных миски и снял с огня котелок. — Присаживайся.
Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
— Как странно, — произнес он.
— Что? — повернулся тот.
— У меня никогда не было братьев.
— Все мы братья во Христе, — отшельник коснулся креста на груди. — Я монах, друг мой.
— Монах? — переспросил странник.
— Монах из братства святого Франциска, — кивнул тот.
Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока — страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.
— Ты шел всю ночь? — спросил он, когда тарелки опустели.
— Всю ночь, — кивнул травник, — а может быть, и больше. — Он задумался на миг. — Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.
— Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, — помедлив, произнес отшельник. — А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
— Кафтан не мой, — сказал он хмуро. — Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.
— И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
— Я убежал.
* * *Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или — виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.
— День добрый, — он кивнул, завидев странника.
— И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
— Здесь есть родник, — сказал он, улыбаясь виновато, — но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря — я не нашел твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?
— Спрыгнул сверху, — ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы — на шее, на руке, и третий — на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.
— Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, — сказал он. — Откуда ты?
— С гор.
— Вот как… — нахмурился брат Леонард. — И что же привело тебя в наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
— Не знаю, — он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. — Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего…
— Начни с начала, — посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
— С начала… — усмехнулся тот. — Ну что ж… можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.
— Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… — задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. — Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
— Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…
— Не надо, — он поднял руку, — не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
— Я устал каждый раз обжигаться до кости.
— О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне — отказаться от огня?
— Огонь не добрый, и не злой… — пробормотал травник. — Да. Верно. Но почему — слова? Откуда в них такая сила?
— Уж где ей быть, как не в словах, — ответил тот. — Ведь и в начале тоже было Слово.
— Но то был бог!
— Исус был тоже — сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди — рабы божьи.
Травник нахмурился.
— Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно — не за мои, — сказал он. — А рабом я никогда не буду, даже — рабом божьим, — губы его искривила усмешка. — Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
— Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! — монах встрепенулся. — Напомни мне еще раз, как звали того, кто…
